И, несмотря на это, Рената даже не пошелохнулась. Если принять во внимание слова декана, со стороны всё выглядело, действительно, не очень.

Внезапно ослабев, я опустила руку с телефоном, несколько секунд просто тупо пялясь на него и пытаясь сообразить, как выключить не прекращающий бубнить словарь. То есть получается, что даже если я доказала, что мы просто занимаемся английским… я всё равно попала? Но за что? За то, что декан не верит в гипноз без запрещенных веществ?! За то, что у меня, похоже, действительно, есть способности погружать людей в глубокий транс?

– Но как же вы можете так… огульно обвинять меня? – ошеломленно пролепетала. – У вас же нет никаких доказательств… Это же всё проверяется… ни один суд не поверит в ваши слова без доказательств…

– Вот и пусть проверяют, – с готовностью закивал он. – А я тебя пока от учебы отстраню – как подозреваемую. Ну и вещдоки суду предоставлю… вот эти.

И, оглядев стол, принялся собирать в почтовый мешок разложенные по столу причиндалы для гипноза – ароматическую свечу, предварительно ее задув, подушку, часы на подвеске, таблетки валерьяны, которые мы приготовили на всякий случай…

Подкинет что-нибудь! – ошпарило меня изнутри подозрением. Подсунет в этот же мешок какой-нибудь наркотик, чтобы оговорить меня и Ренату!

– За что вы меня так… ненавидите? – выпалила, не веря в то, что говорю это вслух. – Неужели вам настолько дорог тот трофей, что вы ради него готовы уничтожить человеческую жизнь?

Он нисколько не удивился, давая мне понять, что я не ошиблась в причине нашей с ним вражды. Мелком глянув на меня, скривил губы.

– Не драматизируй, пожалуйста. Я никого не уничтожаю. Всего лишь отправляю тебя туда, где тебе и место – обратно в обыденную, ничем не примечательную жизнь в компании тебе подобных. На Олимпе надо блистать, Сафронова! Понимаешь? Неважно, чем – деньгами, внешностью или уменьями – но блистать! А такие, как ты, ползают, радуясь любой крохе, любой подачке, которую получают, позоря нашу элиту одним своим обществом... И блистать ты никогда не будешь, сколько бы ни старалась. Потому что ты, Сафронова – троечница! Посредственность, иными словами! И на моем факультете такие, как ты, оказываются по одной единственной причине – потому что наш многоуважаемый ректор хочет выслужиться перед министерством и показать, какие мы прогрессивные, «инклюзивные», и как активно продвигаем «светлые головы» из народа! А мне потом вытягивай эти ваши светлые головы – на тройки с плюсом… еще и позорься с вами на светских раундах! Ты думаешь, девушка, которую с детства готовили вращаться в высшем обществе, грохнула бы мой трофей на посмешище всему министерству, испортив важнейший приём? Да никогда в жизни! Потому что она с детства умеет на каблуках ходить, и знает, куда их можно надевать, а куда нельзя! А ты не знаешь, Сафронова! Вот и весь сказ!

Не знаю, что на меня нашло, но отчаяние вдруг вылилось в ярость. Вскочив, я сжала кулаки, понимая, что еще несколько оскорблений, и я поддамся на его провокацию – наброшусь на него и дам ему абсолютно все поводы упечь меня в тюрягу.

– Во-первых, я прекрасно умею ходить на каблуках! На приёме меня толкнули, если хотите знать! И училась я раньше на одни «отлично»! У меня ни одной четверки не было, пока вы не решили мне отомстить, и не подговорили преподов валить меня по всем предметам!

Он явно не ожидал от меня такого отпора. Взбешенный, хлопнул по столу и отбросил мешок с «вещдоками» в сторону, прожигая меня огнем прищуренных серых глаз.

– А ты хорошо подумала, прежде, чем предъявлять мне такие обвинения? – прошипел, понизив голос. – Их, как бы, тоже доказать надо, Сафронова… Уверена, что сможешь? Ты же – обычная наркоманка теперь! Ну или барыжишь наркотой под видом вспомогательных средств для учебы! Даже если докажешь, что раньше хорошо училась, а теперь перестала, как думаешь, что про тебя подумают? Что я, декан факультета, уважаемый человек, начал тебе по-детски мстить из-за какого-то там трофея, или что ты просто скурилась, как спортсмен от допингов? Угадай с трех раз.