Я присела рядом и потратила последние силы на освобождение ее ног. Цепь положила рядом. Та сильно нагрелась. На коже женщины остались синяки. Но это и не было проблемой сейчас. Главная проблема – раскаленный воздух. Дышать становилось все сложнее. Но я не могла уйти. Она еще в сознании. И я сидела в миллиметре от нее.

В ту ночь я впервые увидела мотыльков. Долгое время после думала, что они мне привиделись. К тому моменту я уже решила, что умру там же. Казалось, что они появились прямо из ее тела. Один за другим. И полетели. А я поползла за ними. Они меня звали. Я не слышала ушами, просто знала. Мотыльки летели криво. Огонь им мешал. Они сбивались с пути. И их становилось все меньше.

А потом я второй раз за эту долгую ночь оказалась у реки. Той коснулся рассветный луч. Мотыльки привели меня к настоящему свету, но сами превратились в пепел.

Я никого не спасла. Я бесполезна. Если бы они не пытались вывести меня из огня, они бы выжили?

Ночь выдалась несладкой. Напоминала ту, что произошла девять лет назад. Я периодически теряла сознание от боли. Помню, как, вроде бы, голос матери призывал прийти в себя. Но неужели она не понимала?! Лучше умереть, чем чувствовать это. Все горело. Хотелось опустить ноги в ледяную воду, лишь бы унять жар.

К счастью, на обезболе, действительно, менее больно. Или мне стало все равно. Лежа на больничной койке в ожоговом отделении, я пялилась в окно. Солнце жарило нещадно. Вообще-то, я могла бы отправиться домой, но мать настояла, чтобы я осталась под присмотром. Ощущение, что она хотела проблемную меня сплавить из дома. Удалось.

В частной клинике палаты комфортные, поэтому я сильно не страдала. Если не считать физических увечий. Зато у меня появилась причина игнорировать университет. Взамен я не могла ходить. Что бы я ни делала ночью, это было огнеопасно. Я раздумывала, где умудрилась достать ночью спички. Сожгла ли я свою комнату? Мне хоть есть куда возвращаться? Может, поэтому мать оставила меня в больнице?

Я вызвала медсестру. Как же хорошо, когда уходом за мной занималась не мать, а чужой человек. Кататься на коляске даже весело, если случайно не задевать ожоги на ногах. От боли проблески радости мгновенно испарялись, а сознание прояснялось от таблеток.

К вечеру дозу обезбола уменьшили, и рассудок полностью восстановился. В отличие от ног. Теперь я хоть и не хотела кричать от боли, но чувствовала все последствия ожога. После обновления бинтов врач вежливо осведомился о моем самочувствии и покинул палату. Вместо него вдруг пришла посетительница.

Света мялась в проходе, будто боялась зайти. Я так ей обрадовалась, что собиралась побежать встречать. Ноги отозвались жгучей болью, когда я ими дернула. Пришлось остаться на койке. Зато Света забыла о своей растерянности и подлетела меня спасать. Я довольная отмахивалась от помощи. В последний раз мы расстались странно. Радовало, что Света пришла, несмотря на то, что я обесценила ее желание самостоятельной жизни. За это до сих пор стыдно. Я чувствовала, что для подруги это важно, но не желала об этом говорить, чтобы не отказывать ей напрямую.

– Что с тобой случилось? – наконец заговорила Света.

Она положила пакет с яблоками на прикроватный столик. Я пожала плечами:

– Не знаю. Можно было бы спросить у мамы, она меня спасала, вроде бы.

Света нахмурилась:

– Совсем ничего не помнишь?

– Не-а, – подтвердила я, хотя это не совсем правда.

Я помнила, что по пробуждении было страшно. А больно до сих пор. Я немного сдвинулась. Хотела освободить для Светы местечко, чтобы та присела. Зря. От внезапной боли я чуть не потеряла сознание. Ощущение, что кожа под бинтами отслаиваться начала.