Воскресный выход владыки на богослужение представлял величественное зрелище. Десять священников шли двумя колоннами по обе руки от владыки. Шли они затылок в затылок, коротко стриженные, в темных очках. Их лица были бесстрастны и не выражали никакой существенной мысли. Посредине шел владыка, смиренно вперив взор в землю. А впереди строя суетились генерал, прапорщик, Чижиков, Матвеич и Прокофьевна, раздвигавшие толпу и убиравшие с дороги мальчиков моложе 18 лет, дабы на них случайно не упал взор опального владыки. Однажды, перед плотной стеной народа неведомо откуда выскочил маленький, розовощекий, кудрявенький толстячок и уставился своим бесстыдным взором прямо в лицо владыки. Маска смирения покинула лицо истомленного постом и воздержанием владыки, и он рванулся навстречу этому малышу. Далее десять священников едва смогли удержать бедного владыку. Пришлось его, плачущего, отнести на руках обратно на минус пятый этаж. В этот день владыка более на богослужении не появлялся. После этого по толпе прошел благоговейный трепет. Многие уже догадывались о благочестии владыки. А сегодня они сами стали свидетелем священного гнева владыки, когда малыш дерзко выскочил перед царскими вратами пред владыкой, тем самым оскорбив и храм, и священный сан епископа. По требованию прихожан настоятель храма отдал распоряжение Чижикову занести этот случай в летопись храма… А начальник отделения милиции, по воскресеньям посещавший храм, вздохнул радостно и свободно, ему не придется оправдываться перед своим начальством, почему он не доглядел за владыкой и опять пошли заявления.

Надо сказать, что Чижиков выполнял послушание историографа небрежно, и редко что заносил в летопись. И в последнее время только, когда было на то высочайшее соизволение. И записи были отрывочные, разноплановые и представляли собой дикое смешение стилей и настроений. Частью это были пафосные описание бесконечных бдений и постов настоятеля, много говорилось о том, как он молился со слезами, возвышался умом на небеса. И написано было настолько плохо, что просматривалась злая ирония, которой подпитывался автор, переходящий порой к откровенным издевательствам. Но все же настоятель был не слишком тонким человеком, и ему эта поэзия перед портретом Салтыкова-Щедрина очень нравилась. К тому же, как слишком простой человек он любил стихи в стиле Ошанина, только на церковные темы. Насытившись слезливыми репортажами о настоятеле, Чижиков начинал какие-то нервные записки о всяких дурацких происшествиях, прикрашенные им в своей дурацкости. То как диакон на второй пасхальной литургии упал в народ. И это было нехорошо по отношению к Неполучайло, которые ничего не получал, даже и рюмку водки на праздник, а упал по причине распадающихся ботинок. Писал он и о крысе, упавшей по случайности в кастрюлю с супом и «героически выловленной из кипящего котла героическим генералом». При этом герой сделал это так быстро, что крыса будто бы не успела ничего распространить от своей плоти на общую трапезу, и суп был по благословению признан соответствующим санитарным нормам. Записи были и про барана, подаренного храма какими-то ассирийцами что ли, про раскрытую благодаря проницательности настоятеля кражу левых церковных крестиков, про пьяного строителя (а где как не на высоте дадут спокойно выпить), снятого с лесов бесстрашным настоятелем, и многое другое, что было с гневом вычеркнуто настоятелем из журнала. Сам же журнал сожжен, история переписана, Чижиков был за свою антицерковную деятельность разобран на общем собрании, но помилован и получил очередной выговор и епитимью виде 1000 поклонов.