Фильм закончился пятнадцать минут одиннадцатого. Улыбаясь, Павлик пялился в экран. Ферлонг победил, хотя надежды не было! Значит, он тоже прорвется! Обнимется с мамой, пожмет руку деду и подержит на руках племянника, Сергеевича или Сергеевну.

В одиннадцать Егор проводил его на пыльный чердак, сорвал занавешивающую проход паутину, всучил матрас.

— Держи, я за веником.

Минут десять ушло на уборку. От поднятой пыли в носу засвербело, и Павлик расчихался, ткнувшись лицом в матрас – чтоб не шуметь.  Когда пыль осела, подвесив фонарик на один из кабелей, которых тут было несметное множество, Павлик расстелил матрас и улегся, заведя руки за голову. Троюродный брат встал у окна, следил, чтоб родители не нагрянули, и полушепотом говорил, говорил, говорил – грамотно, но нудновато, как с листа читал, и Павлик понимал природу его симпатии: он слишком взрослый для своих лет и, впервые встретив единомышленника, жаждет быть услышанным.

Безэмоциональный голос шелестел, убаюкивая. Если бы не опыт взрослого, Павлик бы зевал и ощущал себя идиотом, а так с удовольствием обсуждал «Хроники Эмбера» и посоветовал почитать Стругацких, которые прошли мимо Егора.

Парень напрягся, прищурился и проговорил:

— О, кажется, мои едут. Все, я побежал. Фонарь оставить?

— Забирай, тут же темно все время. А то еще жильцы заподозрят что и припрутся проверить, не завелись ли бомжи.

Клацнула зарешеченная дверь, донеслись отдаляющиеся шаги, протяжно вздохнул лифт, закрыл створки и сыто заурчал, увозя Егора.

Коридор последнего этажа не освещался, и пару мгновений Павлику казалось, что царит абсолютная темнота, но вскоре он привык к ней, начал отличать паутину от жгутов кабелей, вперился в светлый прямоугольник – отпечатавшихся на стене отблесках ночного города.

Вдалеке шелестел проспект, пахло пылью. На душе было пусто и звонко, как здесь, на чердаке. Еще никогда Павлик так остро не ощущал одиночество. В детстве казалось, что он одинок, потому что никто его не любит и не понимает. Теперь же – потому что его нельзя никому любить, он изгой, отрезанный ломоть.

Но почему? За что? Разве он сделал что-то плохое?

Уткнувшись в подушку, Павлик дал волю слезам, вспоминая поучения бабушки, что мужчины не плачут. Вранье! Все плачут, потому что – люди.

Завтра начнется новая жизнь, полная приключений и, он надеялся, приятных открытий, потому что всерьез рассчитывал добраться до самого креатора. Пусть не сегодня и не через год, но он выяснит, кто и зачем подарил Павлу второй шанс, чтоб отобрать сразу две жизни.