Игорь чувствовал, что отвечает за родителей, живущих в неразберихе и смятении, что обязан защищать их. В широком смысле, всё гражданское население – занятое сведением концов с концами, озлобленное и усталое от многолетних над собой экспериментов – нуждалось в защите. Только как защитить граждан от собственного государства, которому он, в добавок, клялся в верности?

В воинской части незыблемо охранялись порядок и дисциплина. Там ещё велись беседы о чести и долге. На «гражданке» царил хаос. И разговоры велись о деньгах, о ценах на еду и одежду. Появились доселе незнакомые темы для разговоров: забастовки, бомжи, киллеры, проститутки, наркоманы, секты. Под каждым из этих слов, как под крышкой канализационного люка, был длинный чёрный путь вниз, в холод и смрад. И все заглядывали, и все обсуждали. Кто-то обходил стороной, а кто-то проваливался внутрь. Ещё говорили о «новом-старом», вызывавшем противоречивые чувства флаге, о новом, не вызывавшем вообще никаких чувств гимне. О СПИДе ещё. Всё лепилось на коллаж, на абстрактный, рубленый портрет тогдашней России.

Вчерашние советские граждане вроде должны были знать, что так и будет: им ведь заранее рассказывали про жизнь в капиталистических странах, про «их нравы». Но почему-то все были неприятно удивлены. Будто миллионы Незнаек из Цветочного или Солнечного города вдруг попали на Луну, а там такое!..

Приехав в отпуск, Игорь почувствовал себя, как тот солдат из песни Виктора Цоя, что «шёл по улице домой» и встретил ребят, для которых «мама анархия, папа стакан портвейна». Цой слишком рано погиб, он не застал настоящую анархию. Но угадал, и его песни надолго сохранили злободневность.

Игорь служил на северо-западной окраине России, почти на краю света, и их военный городок стоял хоть и не башней из слоновой кости, конечно, но всё-таки вдали от суеты сует. Вот за эту малопонятную и малоприятную суету, называемую «гражданкой», он и должен был пойти драться, если прикажут. Всё это сбивало с толку, и чтобы не затеряться в хаосе, надо было выбрать ориентиры. Новые Игоря не то что не привлекали – отталкивали. Оставались старые, избранные – осознанно или нет – много лет назад.

Игорь, имевший в своём «багаже» счастливое детство и безоблачную юность, любил свою семью, своих друзей, свой город, страну. Такие вот ориентиры. Они жили внутри Игоря, он состоял из них. А извне теперь кричали, что всё это ложь, большая и долгая ложь. Что страна была совсем не такой, какой казалась. Что город не должен носить имя Ленина, и город надо было сдать немцам, тогда его бабушка-блокадница не страдала бы. Счастлива была бы и сыта. Что дед воевал непонятно за что и вообще был оккупантом. Что родители – «совки», на выборах голосовали по команде и работали на оборонном предприятии, когда людям нужнее были видеомагнитофоны и соковыжималки.

Но Игорь продолжал верить родителям, которые говорили, что раньше чувствовали себя людьми и понимали, ради чего жили и честно трудились, а нынче не знали, что принесёт завтрашний день. Продолжал верить дедушке и многочисленным медалям на его кителе и шрамам на его старом теле. Бабушке, которая говорила, что любит Ленинград, несмотря на тяжёлые воспоминания, и что не согласилась бы сдать его фашистам – которым ленинградцы не нужны были ни пленными, ни вообще живыми. Верить друзьям, ведь они вместе выросли и полюбили то же, что и он. И в страну свою верил.

Просто страна заболела чем-то серьёзным. Но должна выкарабкаться, должна жить дальше. У неё случился, как у отца, инфаркт, и она враз стала слабой, разбитой, не доверяющей больше самой себе, потерявшей память. Но ничего – встанет. Правда, такой, как прежде, уже не будет никогда. Игорь ей поможет всем, что в его силах. Даже кровью своей поделится, если надо будет.