Намеренно наивничая, Анна прикидывалась непонимающей.

Желтый аист влетел в растворенное окно и, кружась, упал на незастланную постель.

Келдыш стучал ногой: можно было подумать, на протезе – он.

Зима еще стояла, но день был летний.

Дмитрий Иванович (Менделеев) нашел, что стоять неудобно.

– Держишь знак жизни у чьего-нибудь носа, – в доверительной беседе он высказался, – и нос зеленеет.

– Сквозь иней! – отец Анны уточнил.

Он возвратился с Черной речки, блестевшей, по его словам, подо льдом, и чистил дуэльные пистолеты.

О главном молчали: Егоров вместо внутреннего человека и магический глаз вместо бесценного алмаза.

Другой воздух нес и другие микробы.

Чувствуя свербеж на теле, Келдыш говорил, что его кусают бесконечно малые первой степени.

Отец Гагарина раскачивался в креслах, наблюдая лепные карнизы.

От Анны шел пар; девушкой она не смотрела. Неспроста прилетал желтый аист – она понесла: если она родит, перестанут ли спрашивать об алмазе?!

Еще стояло лето, но был осенний день.

Анна едва не опоздала к поезду.

Приехал Мичурин, а, может статься, отбывал.

– Сиденье стучит по листьям сада, – напоминал он на прощание.

Его сад был бесконечным и вмещал всё; однажды он привязал яблоню к лошади: посыпались конские яблоки?

Мичурин был не тот человек, чтобы с ним крестить детей, но можно было присесть рядом: он представлял фруктовых мужиков (фруктовые мужики не ладили с хлебными человечками: тамбовские против таганрогских).

Анне внушали, что она перешла; она же чувствовала, что она упускает.

Когда она сидела рядом с Мичуриным, и тот поднимал сиденья под купы деревьев, Анна слушала, о чем стучат листья – он же обыкновенно надвое разрывал афишу и одну половину отдавал ей: у него – Грибоедов, у нее – Гарибальди; того и другого представлял Егоров.

Анна чувствовала, что упускает Егорова, хотя в действительности (той), она допускала его – отлично это понимали дети, но не могли взять в толк взрослые (не поминали).

– Кто Егорова помянет, – смеялись, —

Магический глаз Егорова находился на священной горе, сам же Егор Егорович, в представлении Анны, ходил с черною повязкой на лбу.

В детской, утренней версии Пушкин, едучи в Киев, повстречал на дороге не Грибоеда, а Гарибальда.

Гарибальд – микроб свободы.

Грибоед – шлифованный брильянт.

Из Рима писали, что там еще очень холодно; рожать в Италии значило рожать от Гарибальда; рожать в России – от Грибоеда.

Так, пуская качели над деревьями, говорил Мичурин – Ивану Владимировичу не хватало фантазии: одно дело выращивать яблоки —

Холодная римская зима пришла в Петербург: визжавшие в санях дамы отличались безобразием, а кавалеры – глупостью и нахальством.

С усилием Анна отделила Каренина (мужа) от стула.

Запоздалое у нее появилось желание избежать окончательного сближения с Богом.

– Помнишь, я отдавала тебе свой стан в фаэтоне? – проговорила она, задыхаясь от усилия, которого стоили ей эти слова.

Алексей Александрович не ответил; вино было налито.

Анна перешла к мужу.

Было блеснула мысль, но тут же согрело ощущением.

Алексей Александрович Каренин не мог хорошо думать, но умел хорошо чувствовать.

«В Таганроге, – принял он кожей, – замышлялось цареубийство и потому государь скрывался у Крупской под личиною старца Федора Кузьмича!»

Алексей Александрович ездил в Киев и Таганрог просто для того, чтобы его не было дома и Анне легче было бы взять грех на душу: первая женщина, согрешившая с Богом!

Жуткое чувство долга все еще не проходило у нее.

Она то ставила посуду на стол, то снова прятала в буфет.

Она нюхала какой-то бант и перешла на зеленую губную помаду.