– Много грибов-то, Петрович? – обратилась Яна к отчиму, подцепляя вилкой шляпку боровика.

– А хоть косой коси…

И, используя богатый запас, так называемых русских народных выражений, витиеватых и не очень, Петрович популярно изложил свой взгляд на нынешнее лето, не забывая наливать водочку в быстро пустеющую рюмку. Заставив всех выпить по первой, он более не настаивал, и семья разделилась: отчим пил, мать коротко переглядывалась с младшей дочерью, а долгожданная гостья, не обращая ни на кого внимания, аппетитно уплетала грибы. Анна Ивановна заботливо пододвинула сковородку поближе к Яне.

– А вы? – запоздало спохватилась Яна, оторвавшись от поглощения боровиков.

– Мы в обед ели, а ты только вилкой ковыряла, – улыбнулась матушка.

– Надо было со мной купаться, у вас бы сейчас аппетит был…

– …………………………………………………….. вы меня не дождались? – топорщил тюленьи усы красномордый Петрович.

– А кто бы хоть на дне-то тебя искать стал? – фыркнула Ирка.

– Да я… Да лучше меня… – надувая щёки и выпячивая нагловатые водянистые глаза, пытался острить Петрович.

– Топор только плавает, – не унималась Ирка.

– Много ты понимаешь…

По мере опустошения заветной ёмкости отчим преображался на глазах: щёки его наливались нездоровым румянцем, поросячьи глазки искрились радостью, голос приобретал оттенки грома. Красноречие Травкина всегда сменялось жаждой подвигов, иногда эти «подвиги» впоследствии являлись поводом для соседских пересудов и сплетен. Горячительного для незабываемых поступков сегодняшнего дня явно не хватало.

Анна Ивановна, не ожидавшая от брутального мужа ласковых слов, напоминала грозовую тучу, а Ирка маленький вулкан, накануне извержения. Обстановочка Яне была знакома.

И вновь неприятные предчувствия заставляли тревожно прислушиваться к словам отчима. Яна готовилась провести беспокойную ночь. Ах! Как бы хотелось закрыться в Иркиной комнате и посудачить. Увы, гостеприимство отчего дома придётся испить сполна. Яна мысленно поблагодарила себя за дальновидность: она приехала всего на восемь дней. Петрович уже осушил ёмкость, и маленькие серенькие глазки его, остекленело блестя, зорко ощупывали стол, выискивая заветную жидкость.

– Так что, Ян-ну-ну-шка, ты так и не выпила? – с ударением на каждом слоге громогласно поинтересовался Петрович.

– Я лучше поем. Бери, – кивнула Яна на пригубленную рюмку.

– Так ведь мало всем-то, – насупил Травкин мохнатые брови, ибо по справедливости разделить рюмку на всех отточенный глазомер отчима затруднялся.

– А кто хоть хочет-то, – сердито дразнилась Ирка.

– А как же! За приезд… чай, столько лет не виделись, опять же, грибы надо обмыть… первое купание… А-а-а…. джинсы?! – распалялся краснопузый Петрович.

– Угу. Опять же – первый вторник на неделе, – не поддержала Петровича падчерица.

Мать попыталась урезонить мужа, но уговоры, как и в те, далёкие школьные годы Яны, ни к чему не привели. Петрович, якобы глубоко обиженный и уж точно непонятый женским коллективом, легко опрокинув стопку, убежал искать мужской.

Напряжение и недосказанность сгущались, концентрируясь в неловкое молчание. Ирка тяготилась наступившей удушающей тишиной.

– Попьём чайку-то, бабоньки, – сжав губы и, потупя глазки, чтоб не расхохотаться, проокала по-стариковски Ирка.

– Надо бы, девонька, надо бы, – в тон ей отвечала Яна, отмахиваясь от своих плохих предчувствий.

– Старушечки нашлись, – колокольчиком рассмеялась мать, – ладно уж, я сама заварю.

От ароматного травяного чая Анну Ивановну слегка разморило. Сёстры понимающе перемигнулись и наперегонки бросились убирать со стола.

– Уложим мать и смоемся, – ущипнула Яна надувшую губки Ирку.