Я перечитала своё первое предложение. Уже плакать мне расхотелось. Я написала, что мой отец справедливо наказывал меня, но, хоть убей, не помню за что. Я почувствовала, как ногти уперлись в ладони.

На улице было совсем не так, как чудилось мне из дома. Я смотрела в окно на полураздетых людей, на затихшие в молчании ветки деревьев, и думала, что жара таки пришла в наш город окончательно. Но нет. Иллюзии развеялись мгновенно, как только я перешагнула за порог подъезда.

На улице меня встретила неожиданно низкая температура воздуха для лета и юрист Павел Семёнович. А я про него, надо признаться, уже давно забыла. Хотя и отдала ему копию своего свидетельства об удочерении. Наверняка, он хочет её вернуть, и объяснить мне, что его связи давно утеряны, свидетели (свидетели чего?) уже давно сгнили в земле сырой.

Короче, я, вообще, не могла взять в толк, чего он поднялся вдруг со скамейки и направился ко мне с видом собаки, приносящей хозяину тапки. Я надела на лицо свою самую лучшую маску, которая изображает почтение к пожилым, и ожидала его приближение. Павел Семёнович был снова в светлых брюках, в строгой рубашке, которую он смягчил вязаной крупными узорами бежевой безрукавкой. Павел Семёнович протянул мне морщинистую руку и крепко пожал.

– Машенька, а ведь я вас жду, – проскрипел юрист.

– Вы знаете, где я живу, могли бы и зайти. Мне неудобно, что вы ждете меня на улице…

– Свежим воздухом дышу, я, Маша, ожидая вас, так что, не волнуйтесь об этом. – Присядем?

Мы сели на скамейку под деревом, и я заметила, что у юриста довольно объёмная папка для одного листочка бумаги. Так что он, вероятно, накопал информацию о чем-то, связанным со мной.

На улице было прохладно, и свежий ветерок забрался мне под волосы, заледенела вдруг и заныла шея. Что он мне хочет сказать? Я почувствовала себя виноватой и втянула голову в плечи. Я смотрела на Павла Семёновича исподлобья долгим немигающим взглядом. Старик вздрогнул и потер глаза.

– Маша, ваши приемные родители удочерили вас не первыми. Поначалу на вас оформили другое свидетельство, едва вам исполнился месяц после рождения.

Вот так-так! Значит, за мной стояла очередь? Очередь из желающих обогреть меня и окружить материнской лаской?

– И кто же эти милые люди? Где же эта пара, которая удочерила меня первой?

– Строго говоря, это не была пара, это была одна женщина. Вдова. Ты пробыла у неё два месяца, а потом снова очутилась среди никому не нужных отказников в доме малютки.

Павел Семёнович вздохнул. И положил мне на руку свою ладонь. Он потрепал ее с осторожностью и деликатностью, присущей старым людям. Уж они-то понимают, какое все вокруг хрупкое, того и гляди рассыплется и исчезнет с лица земли. Но я исчезать не собиралась, поэтому достаточно грубо вырвала свою руку.

– Хорошо! Где та милая вдова, чтоб её!

Павел Семёнович приосанился, снова уверовав в свою юридическую значимость. Но все равно он мне виделся древним стариком.

– Маша, та первая ваша приемная мать, по документам, естественно мать… – добавил юрист, увидев на моем лице что-то жалкое. – Её уже нет в живых лет десять, так что узнать у неё о причинах столь быстрого и внезапного возвращения вас в дом малютки не получится. Но у той женщины имеется место работы, родственники и так далее, где я мог бы порыть. Единственное, что меня беспокоит, это как не странно моя дочь. Мне она нужна, как водитель автомобиля, чтобы повозить меня, но у неё совершенно нет на меня времени! Сегодня опять не пришла ночевать!

Последние слова юрист добавил строгим и противным голосом. Я встряхнула волосами и вскочила.