Так вот, сидим мы, значит, со Стасиком жарким летним днем у нас за столом в эркере, на столе запотевшие зеленые бутылки с пивом, все окна в эркере и балконная дверь за полоской неподвижного тюля раскрыты нараспашку, глядим на красивое стройное желто-белое здание Оргкомитета Олимпиады-80 напротив, на противоположной стороне переулка, своими выступающими из фасада башнями напоминающее средневековый замок, болтаем обо всем и ни о чем, под негромко поющую пластиночку «Бони-Эм». Стасик выходит время от времени покурить на длинный балкон, бегущий от эркера вдоль стены дома под тем самым широким кухонным окном. Балкон нависал прямо над тротуаром переулка, и Стасик грустно смотрел, облокотившись на перила, с высоты третьего этажа на вяло текущую жизнь тихого летнего московского переулка внизу – на изредка проезжающий автомобиль или бредущего в магазин, раздавленного жарой прохожего, позвякивающего сумкой с пустыми бутылками, которые он взял с собой на обмен, рассчитывая раздобыть свежего холодного пива. Видно, людская молва разнесла, что в магазин на углу Даева «завезли» пиво, вот он и отправился в поход за желанным напитком. Теперь трудно представить, что в те времена просто так прийти в любое время в магазин и купить пару бутылок пива было невозможно. Пиво привозилось в магазин и тут же раскупалось на корню. Иногда можно было случайно налететь на вчерашнее пиво, но его брали только совсем уж страждущие и беспринципные. Дело в том, что тогда консервированного пива, которое мы пьем сегодня, не было – пиво поступало в продажу свежим, живым и уже на второй день скисало, как молоко, которое, кстати, тогда тоже скисало на второй день. Прокисшее пиво определялось по осадку в виде желтых хлопьев, выпадавших на дно бутылки. Ну, еще можно было прочесть дату выпуска, которая была двумя цифрами от 1 до 31 выпукло выдавлена в середине металлической крышки, а по краю крышки была такая же выпуклая надпись «жигулевское». И больше никаких этикеток и бумажек на бутылке не было – просто голая бутылка зеленого стекла и крышечка с надписью и цифрами, которую сковыривали, за неимением открывашки, об любой твердый угол здания, подоконника или стола. И сдавать такую бутылку, когда она становилась пустой, было одно удовольствие – сполоснул изнутри водичкой и готово, не надо ничего отклеивать, отмачивать и отдирать. В этом смысле, самой нелюбимой посудой на сдачу была бутылка из-под шампанского с ее горлышком, надежно обклеенным фольгой, которую приходилось соскабливать ножом. Потому что принимали посуду, только очищенную от всяких наклеек. Так что из похода за пивом можно было вернуться триумфатором с сумкой полной вожделенного напитка, можно было с пустыми руками, а можно было… и совсем не вернуться. Это я вот в связи с чем вспомнил. Как-то раз, таким же летним днем, шел и я по переулку, так же позвякивая пустыми бутылками на обмен в хозяйственной сумке. Тогда все в магазин ходили со своими сумками или плетеными авоськами потому, что пластиковых пакетов в то время в СССР не знали, не знали настолько, что, когда ко мне случайно попал привезенный из-за границы плоский пластиковый пакетик с нанесенной на него рекламой пива Карлсберг – «Carlsberg – The Glorious Beer of Copenhagen!», я ходил с ним гордо года три, приспособив носить в нем тетради и книги в институт, иногда подшивая суровой ниткой начинавшую отрываться от довольно плотного тела пакета усиленную часть с прорезными ручками. А если добавить к этому еще широкие клеши из материи, как будто сшитой как лоскутное одеяло из разных кусков потертых джинсов, футболку с изображением зеленого доллара во всю грудь с надписью на нем «One Billion Dollars Baby», массивные тупорылые сабо темно-вишневого цвета на пятисантиметровой рифленой платформе с крупными выпуклыми грибовидными шляпками обойных гвоздей по ранту, лохматую курчавую голову «а ля Анджела Девис» над изрядно худым телом и болтающуюся на короткой цепочке между ключицами полно-объемную массивную фигуру бредущего медведя из кавказского серебра, то получите мой портрет в студенческой молодости. И вот иду я такой с пустыми бутылками в ближайший к дому винный отдел в гастрономе №50, который находился в то время на углу Уланского переулка и Садового кольца, как раз на перекрестке Уланского, Садового и улицы Маши Порываевой, прежде Домниковки, которой теперь уже нет, в смысле, ни Домниковки, ни Маши Порываевой. Все снесли, теперь там проспект Сахарова. Настроение отличное, летнее, легкое, доброжелательное в предвкушении маленького праздника – иду-то я в винный! Захожу в отдел, через отдельный вход, тогда вышло постановление, чтобы все винные прилавки в магазинах были выселены в отдельное помещение из общего торгового зала, и привычно становлюсь в очередь. Кстати, очень небольшую по тем временам, всего человек шесть. Топчусь в очереди, продвигаюсь к прилавку, продавщица звенит пустыми бутылками, забирая их у покупателей, отпускает напитки, берет деньги, отсчитывает монетки сдачи, которые со звоном бросает в специально поставленную для этого пластмассовую тарелочку, все идет как обычно, спокойно и неторопливо. И вот подходит, наконец, моя очередь, я стою напротив продавщицы, выставил на прилавок свою пустую тару и открываю рот, чтобы сказать ей, какие бутылочки мне выдать, и тут в магазин влетает женщина лет тридцати пяти и кидается прямо к прилавку, проигнорировав очередь и оттерев меня плечом. Запыхавшись, она говорит отрывисто продавщице: «Привет, Валька, дай мне пару бутылок белой по три шестьдесят две!» Продавщица Валька теряет ко мне интерес, меняет дежурное сурово-пренебрежительное выражение лица на нормально-человеческое – доброе и приветливое и, перебросившись со своей приятельницей парой слов по поводу возникшего у нее срочного праздника, выдает ей две бутылки «Русской» водки. Приятельница засовывает покупку в свою сумку и устремляется к выходу. Я, слегка возмущенный такой бесцеремонностью, снова открываю рот, чтобы сообщить продавщице Вале, наконец, что из напитков буду уже брать, а заодно и высказать беззлобный упрек в обслуживании знакомых без очереди, как вдруг за моей спиной со стороны входа раздается страшный грохот, звон разбитого стекла и пол под ногами сотрясается от мощного удара или взрыва. Вся очередь поворачивается к дверям, а Валя выскакивает из-за прилавка и кидается ко входу, откуда через секунду слышится страшный крик ужаса, переходящий в истошный вой. Люди, только что составлявшие очередь, устремляются вслед за продавщицей от прилавка к дверям, и из-за их спин уже ничего нельзя увидеть. Я быстро прохожу через дверь, ведущую из алкогольного отдела в общий торговый зал, пробегаю его насквозь, выскакиваю на улицу через другой вход в гастроном чуть выше по переулку, и подбегаю ко входу в винный отдел с улицы. Картина, представшая перед моими глазами, была жуткой. Поперек тротуара раскорячилась желтая машина-такси «Волга-24». Ее передняя часть влетела на пару ступенек, ведших ко входу в винный отдел, и застряла в разбитых в щепки и осколки дверях, как будто она собиралась со всего ходу въехать в магазин. Из пассажирских дверей правого борта медленно вываливаются на мостовую два мужика-пассажира, держащиеся за окровавленные головы. Водитель такси стоит на четвереньках, заглядывая под моторный отсек, где темнеет неподвижное тело, распростертое под днищем машины так, что голова оказалась между поддоном картера «Волги» и ступенями крыльца. Рядом валяется сумка приятельницы продавщицы, из которой растекается прозрачная лужа, распространяя крепкий запах спирта. Водитель в ужасе обхватывает свою голову руками и садится на тротуар, раскачиваясь из стороны в сторону. У Волги, к тому же, разбит весь правый борт, а у ободранной стены магазина, выкрашенной красным суриком, сидит на тротуаре старушка в платке, с совершенно белым лицом и круглыми от шока глазами. Рядом с ней возвышается расколотая массивная цементная урна для мусора. Очевидно, машину, после удара в дверь развернуло и она ударилась правым боком об стену магазина, снеся проходившую старушку и разбив урну, которая, судя по всему, и спасла бабушку от полного сплющивания. Кто-то из набежавшей толпы кричал старушке: «Что ты сидишь, вставай!» Старушка, оторопело пуча глаза, начала приподниматься, держась за стену. В этот момент стало видно, что одна из ее ног в коричневом хлопчатобумажном чулке торчит вбок под углом девяносто градусов, напрочь перебитая чуть ниже колена. Я отвернулся от этого жуткого зрелища и поспешил прочь. Вероятно, такси вылетело с улицы Маши Порываевой и быстро пересекало Садовое кольцо на зеленый свет. Наверное, что-то или кто-то перебегавший Уланский переулок, заставил водителя резко отвернуть влево, и машина влетела в двери гастронома, выходящие в переулок, а потом ее вертануло по инерции и ударило боком о стену здания, и от этого второго удара ее вернуло на прежнее место в дверях, где она окончательно добила приятельницу Вали, попавшую еще под первый самый страшный удар. Я шел домой с пустой сумкой и горячо благодарил своих ангелов-хранителей за очередное чудесное спасение. Ведь если бы приятельница Вали не влезла вперед меня без очереди, то я, купив свою бутылочку, как раз выходил бы из этих дверей вместо нее.