P.S. Однако рапануйцам отныне придется жить среди голых камней и ностальгически мечтать об утраченном рае, ибо восстановление растительного покрова процесс куда более длительный, чем его разрушение.

Елене Д. Загадочной подруге стародавних дней.

Именем той, которую люблю, я говорю вам, друзья мои, что нет драмы в любви. В отсутствии любви таится драма.

Морис Теска “Симона”.

Егорушка, богатырь мой ясный, почто не замечаешь меня, почто не хочешь назвать своею суженной, приласкать и приголубить несчастную? Солнышко мое красное, почему люба тебе Ольга, эта змея подколодная; чем, скажи, приглянулась тебе эта ведьма, чем приворожила тебя? Только попроси, все сделаю, сокол мой, Егорушка… – тут Аленка разрыдалась рыданиями страшными, уткнувшись ликом в мураву зеленную, прелестные персты сжав в исступлении…

Светло было на опушке, тепло. Несколько сосен могучих и берёз кудрявых стояли на зеленом холме; под ними изгибалась речушка весело, журча радостно, натыкаясь на камешки. Иногда слышалось, как игривая рыба беззаботно плескалась, запутавшись в тине и водорослях. А за речкой, с обрыва, поле было видно широкое, изумрудным овсяным пологом укрытое. Небо ясное, лазурное, на нем ни единого облачка. Тишина кругом несказанная. Озорной ветерок нежно-ласково трепетал Аленкины волосы, норовя задрать расписной сарафан, подобраться к девичьим таинствам. Но такой похититель невидимый мало трогал стыдливость красавицы. Птичье пение-щебетание, шелест листьев, жара полуденна, разморили её, убаюкали. И приснился ей небывалый сон…

Будто она в покоях царских, одета в дорогие одежды, золотом расшитые; купцы и бояре ей кланяться, а она к трону движется и все страшней ей становится. Да и как не испугаться тут, когда бояре эти, шерстью покрытые, весело на тебя поглядывают глазами красными, окаянными. И улыбка поганой нечисти обнажает клыки их острые, леденящие сердце ужасом. На губах у них кровь засохшая, из-под шуб видны хвосты козлиные, шапки, словно на рогах болтаются.

Подошла Аленка к трону царскому, а на нем сидит старуха грязная, с волосами сальными, в черном рубище и с лицом крысиным, будто Ольгиным. Думала недолго ведьма гадкая, поднялась с трона золоченого, бросилась к лебедушке-красавице, да впилась в лицо её когтищами, смехом заливаясь отвратительным. Затряслась от смеха преисподняя, черти обесстыдились коварные, побросали шубы соболиные, да плясать вокруг невинной принялись. Тут в лукавой оргии разнузданной появился огонек злорадостный, света лучик страшный и безжалостный, ярким пламенем кроваво разукрашенный: леший, что других всех омерзительней, улыбнулся ласточке чудовищно, и в улыбке той узнала девица милого, что сердцем всех желаннее. Взял её зверюга, дурно пахнущий, и в котел швырнул, смолой кипящий. Потянулась ангеца к любимому, да сосет её котел, пускать не думает; ухватилась она за край и тянется, а Егор ей вилами то в глаз, то в рот протыкает и смеётся дьявольски.

Вскрикнула Аленушка, проснулась, обхватила нежными ладошками белый стан березки и заплакала. Солнце уж давно за лес скатилось, разукрасив небо страшной краскою, грозовая тишина, да тучи черные испугали радость пробуждения.

“Как люблю тебя я, светик мой Егорушка! Знаю, что погубишь ты безумную, но уж лучше ты, чем смерть холодная!” – так Аленка милая кручинилась; после поднялась с колен и побрела домой. Узкая тропинка, извиваясь, увела с опушки чисту девицу, в темный лес лебедушку направила. Там во мгле безлюдной елей да осин выросло перед нею чудище; испугалась она и упала в обморок.

Алексей совсем не ожидал, что девица так напугается. Хотел спросить он о друзьях своих, неподалеку рыбачащих, да пришлось ему поддерживать боязливую ланницу, будто тонкий колосок подкошенную. Обвил он тонкий стан её руками сильными, да осторожно положил на землицу мягкую, теплым мхом укрытую. Поразила его девица красою ненаглядною и своею кручиной великою. Смотрел он на неё при свете грозовых молний и не мог очей отвести. Позабыл Алешка и о месте и о времени, как одурманила его Аленушка своей кристальной прелестью. Ни громовые раскаты, ни шум ливня, ничто не могло оторвать его от блаженного созерцания. Ведь совсем ещё девочка, мягкая, хрупкая, с беспокойным сердечком под маленькой грудью трепещущим, такая юная, беззащитная и такая одиноко-печальная! Что за демон безжалостный терзал её душу нежно-хрустальную, легкую и воздушную, словно перышко дикого лебедя. У какого злодея коварного покусилась мысль истязать эту прелесть небесную, затуманить слезами глаза её добрые; губки алые, нежно-влажные исказить гримасою тягостной; щечки гладкие, шелковистые, прежде полные, словно яблочки, да с таким же румянцем сладостным, изнурить заботами горькими? Как хотел Алексей прикоснуться устами к этим сокровищам, кои будто для него были здесь расстелены, прижать к груди лебединую девицу, приласкать, вырвать из мерзких когтей недоли лютой. Но не мог. Окаменел он перед своею царицей-владычицей и отныне каждый взор её, каждое её желание стали для него беспрекословно-священными.