– Тогда так: нашу экспедицию решено свернуть. Мы постараемся улететь последними. – Она сделала небольшую паузу – не для пущей убедительности, а просто еще раз пристально всмотрелась в узкое смуглое лицо. – Так вот: ты поможешь мне украсть вертолет.

– За-ачем? – только и смог сказать Самвел.

– Я остаюсь. Если захочешь, оставайся со мной.

– С тобой?!

– Нет, – как можно мягче поправилась Кшися. – Ты меня неправильно понял. Не со мной. В Та-Кемте.

– Дура, – сказал Самвел. – Истеричка. Тебя нельзя было выпускать с Большой Земли. Не думай, что я способен бежать и рассказывать обо всем Абоянцеву, но уж отправлю я тебя на «Рогнеду» сам. Если будет нужно, то связанную. Собственноручно.

– Да?

– Да. Таких, как ты, тут жгут. Медленно и живьем.

– Таких?

Она перегнулась, намотала на руку белые свои косы, так что вода побежала по руке и закапала с остренького локтя. Ну, что с ней сделать, что? И говорить-то в таком тоне бесполезно…

– Кристина… – Голос его прозвучал хрипло, словно прокаркал. – Зачем тебе это, Кристина?

Он никогда не называл ее так. Наверное, она это поняла. Или просто захотелось поделиться хоть с кем-нибудь. Она выпустила свои косы, и они, расплетаясь на лету, тяжело канули вниз, до самых колен, облепленных мокрым подолом.

– «Зачем, зачем?..» – передразнила она сердито. – Кабы знала я, кабы ведала! Только ничего я не знаю, Самвелушка. Чувствую только, что я – это словно не я, а вдвое легче, вдвое сильнее – ведьма, что ли? Иной раз чудится – летать могу! И нюх. Понимаешь, нюх прорезался, как у щенка на первом снегу, когда каждый запах ну просто режет, как яркий свет, в дрожь кидает… И не то чтобы носом – всей кожей я это чую, понимаешь? Не понимаешь. И никто не поймет. Так что ты никому не рассказывай, ладно? А я не могу больше в этом аквариуме. Я к ним хочу, туда, за стенку эту проклятущую! К людям, понимаешь ты?

Отвечать было абсолютно нечего, Самвел и сам хотел туда, за стену, но туда хотели и все остальные члены экспедиции, и, наверное, не менее горячо; но говорить сейчас об этом Кшисе было небезопасно. Поэтому он молчал, ожидая, что ситуация разрешится сама собой, и спасение действительно пришло: на сей раз – в виде Гамалея, тащившего за собой на немыслимой шлейке несчастного бентама, разжиревшего до полной потери самостоятельного передвижения – вот уже неделю его прогуливали силком все попеременно.

Гамалей, по-утиному шлепающий впереди, и осевший до земли бентам шли в ногу.

– Пошто-о неистово брани-и-ишься, Брунгильда гневная моя? – на абсолютно неопознаваемый мотив пропел Гамалей, славившийся своей способностью измышлять как стихотворные, так и музыкальные цитаты.

– В Брунгильды я экстерьером не вышла, – отрезала Кшися и пошла прочь, гадливо сторонясь представителя пернатого царства, хотя циклопические куриные блохи уже давным-давно были изничтожены дотошной Аделаидой.

– Через десять минут непосредственная трансляция! – чуть ли не просящим тоном крикнул ей в спину Гамалей.

– Потом, – с совершенно непередаваемой интонацией бросила через плечо Кшися.

– То есть как это – потом? – Гамалей постарался вложить в свой возглас необходимый, по его мнению, начальнический гнев.

Кшися соблаговолила остановиться.

– То есть так, как это принято в нашей экспедиции: КАК-НИБУДЬ ПОТОМ. Эти слова нужно было бы написать на нашем Колизее. Зажечь неоновыми буквами. Вытатуировать у каждого из нас на лбу. Это же наш девиз, наше кредо!

– Как она говорит! Светопреставление! Римский сенат! – зашелся Гамалей.

– В том-то и беда, что я говорю. Что вы говорите. Что мы говорим… Говорим, говорим, говорим… Мудро, аргументированно, упоенно. Но вот им, за стеной, нас не слышно – нас только видно. Колония беззвучных самодовольных болтунов. Сомневаюсь, что они видят разницу между нами и хотя бы этими бентамками. Да они больше и не смотрят на нас! Мы стали им неинтересны.