– Какой вес? – спросил Абоянцев, протягивая влажно поблескивающее на утреннем солнце яйцо Сэру Найджелу.

– Двести четыре целых, шестьдесят три сотых грамма, мэм, – отвечал робот, едва касаясь предложенного объекта кончиками титанировых пальцев: несмотря на свою универсальность, он не способен был определить пол собеседника.

– М-да, – только и сказал Абоянцев. – М-да…

И даже чуткая Макася не уловила, что это должно было означать: «Мне бы сейчас ваши заботы…»

Он пошел прямо через кухню, потрескивающую вчерашними еловыми ветками, к дверце в колодец – лишь бы ни с кем больше не встречаться. Если и был у него за всю экспедицию тягостный день, так это сегодняшний. Проходя во внутренние отсеки, услышал сверху, со второго этажа, сонное бормотание Гамалея: «И в пасхальную ночь, под звон колоколов, провалился этот город со всеми жителями под землю – бом!.. бом!.. бом!.. – (на мотив „Вечернего звона“, естественно), – и поросло то место…»

В который раз он уже рассказывает эту легенду? Да еще и с утра пораньше. Тоже своеобразное проявление ностальгии. Абоянцев захлопнул за собой дверцу, пренебрегая внутренним лифтом, полез по запасной лесенке на третий этаж, в аппаратную. Не дойдя одного пролета, услышал очередной чужой разговор. Фырчал Алексаша: «Ну, под наркозом, под гипнозом, в конце концов! Эка невидаль – опалить шкуру, два-три косметических рубца пострашнее… Вот и готов калека, божий человек. Засылай себе в город, никто и не потребует у него, убогого, чтобы он из своих обожженных конечностей делал лопату или метелку. Ведь элементарно, так почему же не попробовать?» – «Потому и не попробовать, – степенно возражал Наташа, – что так и засыплешься… Дай-ка тестер… Потому как люди все считаные, из города в город не бегают, тут уж действительно как в Египте – никаких Юрьевых дней… Теперь изоляшку! К каждому двору жрец определен, он беглого за версту учует». – «Ну, уж кого-кого, а тутошних жрецов обвести вокруг пальца – это раз плюнуть. Не тот тут жрец. Без фанатизма, без остервенения – ни рыба ни мясо… Давай-ка тот блок еще почистим для профилактики… Ага, держу. Так вот, дохлая тут религия, скажу я тебе!» – «Это со стороны, Алексаша. Дохлых религий не бывает. Мы еще с ними нахлебаемся». – «Когда? Когда, я тебя спрашиваю? Мы уже пересидели тут все разумные сроки акклиматизации, а там, на базе, только и ждут, к чему бы придраться, чтобы сыграть отбой! Ты же знаешь на опыте веков, что с течением времени всегда выигрывают перестраховщики, – это как в чет и нечет с машиной…»

– Это кто тут с утра пораньше собирается играть с машиной в чет и нечет? – Начальственный рык раскатился по аппаратной прежде, чем сам Абоянцев, воинственно выставив вперед свою бороду, переступил порог.

Но где-то снаружи, по поясу третьего этажа, загрохотали каблуки – что-то непривычная походка, отметил начальник.

– Абоянцев здесь?.. Был здесь Абоянцев?

И он не сразу даже узнал голос Аделаиды.

Она ворвалась в рубку, лицо в пятнах, выходные туфли на невероятных каблуках (наверное, первое, что попалось) – на босу ногу:

– Салтан Абдикович! Я… Там… Я не могу разбудить Кристину. Никак.

– Спокойно, голубушка, спокойно! – А левой рукой – знак близнецам, чтобы ни боже мой не включили дальнюю связь. – Как это понимать – не разбудить?

– Буквально, Салтан Абдикович, буквально! – Аделаиду нельзя было узнать: обычной манеры растягивать фразы и не кончать их вовсе – как не бывало!

– Все-таки я не понимаю…

– Спонтанная летаргия. Если бы наблюдался припадок истерии, то можно было бы предположить разлитое запредельное торможение в коре головного мозга и ближайших подкорковых узлах, но это исключено, равно как и крайнее утомление, гипноз – все эти факторы просто не могли иметь места!