Естественно, и мне было приятно час от часу удивлять этих беспрерывно снующих в пространстве двуногих? многоклеточных? мягкотелых? особей чем-нибудь необычным. Плодоносила я три раза в одни год, соблазнительно-заманчивые ягоды извергались из моего чрева без всякого признака цветения и даже прежде целебных листьев.

Как-то еще в добрые ветхозаветные времена Исайя, шесть десятилетий служивший при дворе Царей Иудейских, врачевал листьями моими Езекию. И вот что примечательно, когда этот смельчак пошел против трона, наплевав на руку, кормившую его, то был зажат между кедровыми досками и перепилен деревянною пилою. А если бы между смоковничными? Как знать, может и пожил бы еще старик.

Вспоминаю и прекрасную Авигею, которая принесла Давиду в знак своей вечной любви двести связок смокв. О, это был воистину царский подарок, лакомство, с которым можно сравнить вкус первого поцелуя. Мной не восхищались только слепые или завистники.

И вот теперь я сама с восторгом глядела на этот великолепный экземпляр – такой знойный? экзотический? сочный? – и с лихорадочностью влюбляющейся женщины соображала: плоть от плоти моей этот выходец Ниоткуда, или чужой, занесенный ветром, уже принадлежащей до косточек другой, ветреной смоковнице? Вдруг мое чувство будет попрано? обречено? отвергнуто? И он, мой желанный, укатится под крону затаившейся в другом конце сада коварной собственницы?

Стояла зима, месяц Адар, и я. как и все смоковницы, росшие поблизости на горе Масличной, близ Иерусалима, отдыхала от трудов праведных: еще не пришло время собирания смокв. Лишь только оставшиеся от былой роскоши листья покрывали мою безгрешную доселе голову. Все обитатели Вифании знали природные законы Создателя: дайте отдохнуть мне, символу благоволения Невидимого к Израилю, и увидите весной первую прекрасную ягоду на плодоносном дереве. Но что значит затменный разум влюбленной, слепа она, словно мир до его сотворения! Если бы не давала волю чувствам, то не свалился бы за шесть дней до Пасхи позор на мою зеленую голову. Тогда б заметила ты еще издали группу людей в рубищах, впереди коих шел аскет с горящим взором. Он двигался так, словно плавно летел в воздухе, не касаясь скалистой раскаленной земли. Еле-еле поспевали за ним другие, двенадцать, называвшие его Искупителем.

Приблизившись ко мне, он узрел сочный темно-фиолетовый, почти черный, неизвестно, как сюда попавший, плод у подножья моего ствола. Затем взглянул вверх и, не увидев на теле моем ни единой смоквы, ничего, кроме листьев, произнес тихо и внятно: «Отныне да не вкушает никто от тебя плода твоего!».

О, горе мне, несчастной! Ничтожным предателем, гадким змеем-искусителем оказался мой темно-фиолетовый возлюбленный, вызвав на мою голову гнев Ангела, сошедшего с Небес!

Может, спасет меня то, что в жизни последующей я буду называться ИНЖИРОМ?..

Мохнатая гора Мухолатка, казалось, нюхала соленую морскую воду тонким каменным хоботком. Ее щетинистая спина с двумя горбами напоминала с высоты солнца некое насекомое, увязшее лапками в морской прибрежной гальке. Посреди горы топорщился

хрустальными перепончатыми крыльями императорский дворец Великого Везельвула – бога и повелителя Мушиного царства.

Блистательные хоромы плавились в полуденном зное, и пролетавшему мимо путнику могло показаться, что в солнечных потоках вибрируют гигантские сетчатые лопасти, способные поднять вверх даже эту каменную глыбу. Но чудес не бывает – это Везельвул хорошо знал. Миром правит Закон, не им установленный, неотвратимый и жесткий, как небесная огненная стрела Громовержца. И сегодня, именно сегодня, Везельвул обязан был исполнить очередной его постулат.