Девочка-Грёза с волосами, растворившимися в небесной глазури, со скулами и носиком, ставшими достоянием неземной красавицы. Почему ты оставила на память о себе только губы, легкий поцелуй лепестков чайной розы, испустившей последний вздох в адский полдень. Засыпающий в грохоте будней Пьеро пытается помадной кистью удержать любимый образ…

Роль-роль-роль… трещит в мозжечке допотопный киноаппарат, не воспроизводящий более ни света, ни звука. Щелкает полумертвый моторчик, словно наматывая иллюзорную пленку, где когда-то была запечатлена жизнь Великого Артиста. Жизнь, полная исканий, лучезарных мгновений счастья, божественных откровений, тихого пронзающего душу восторга от сыгранного спектакля и океана любви зрителей. Я потерял себя, как склеротический дед табакерку, дававшую ему возможность начхать на все, что мешало радостно и жадно воспринимать окружающий мир.

Теперь каждый раз, приходя домой после очередного свето -представления, я усердно стираю с лица брызги черных слез осточертевшего мне меланхолика Пьеро, этого никчемного плаксивого клоуна, от которого шарахаются даже добросердечные цирковые лошади, молодцевато гарцующие на арене. Моя кожа стала походить на изжеванный временем пергамент, извлеченный из затхлого склепа. Кажется, только глянь – и лопнет белый саван на остове мертвеца, умершего при жизни. Длинные рукава уродливого костюма, как смирительная рубашка, мешают мне спокойно и размеренно двигаться даже тогда, когда услужливый костюмер после спектакля сдирает с меня мерзкую распашонку, словно старую змеиную кожу. Мне становится страшно от мысли, что этот сопливый Клоун окончательно взгрызется в мое естество и сгложет душу, как дикий пес берцовую кость антилопы…

О, где ты, Мальвина, невеста моя? Зачем убежала в чужие края?

Ничто более не сможет нарушить мое одиночество в этом мире. Мире, где нет Вчера и Сегодня, а есть только Завтра, беспросветное Завтра, которое каждой секундой врывается в вашу жизнь. Неведомо, когда отпела тетива, оттолкнувшая разящую стрелу Вечного Грядущего. Стремителен и непредсказуем ее полет к мишени, которую нам никогда не суждено увидеть. Начала и концы пути покоятся на дне реки забвения.

Которое уж лето на берегу великой Леты валяется старая лодка Харона. Недалече покоятся лохмотья, словно напоминание о некогда загадочном хитоне, облегавшем мрачную фигуру Перевозчика. Остывший след его давно поглотил песок.

Да и зачем ныне возить кого-то с одного берега на другой, если по обе стороны Леты раскинулось Царство Мертвых: здесь умерли души – там истлели тела. Тени и марионетки, передвигаясь, лишь слегка колеблют пространство, сквозь него свободно пролетает стрела времени – вестница Будущего. «Завтра, завтра, завтра-а-а, – доносится шелест и шепот с обоих берегов, – завтра мы освободимся от плена Вечности и бесследно растворимся в Космосе. О, какое это благо – перестать существовать! Перестать быть нанизанным на ядовитое жало этой жуткой стрелы, дающей ощущение времени и себя. Как это прекрасно, когда тебя нигде нет!».

– Безумные желания самоубийц, запрограммированных на духовное и физическое харакири! Эх, покорные служаки фабрики зомби, вы уже забыли вашего повелителя – того грязного, седого, угрюмого, но грозного старика с огромными, как весла, мозолистыми руками в уключинах предплечий? Он был самым старательным сборщиком налогов, мастером высокого полета. И мог на удивление легким для заскорузлых пальцев движением извлекать обол из-под стиснутых мертвых губ. Наивные родственники покойников, кладя им в рот медную монету как плату за перевоз тела с одного берега реки забвения на другой, думали, что на эти ничтожные гроши те смогут купить жалость великого Танатоса. Жалкие самоуверенные мухи! Вы поплатились за все…