Фонарики желаний Глория Чао

WHEN YOU WISH UPON A LANTERN by Gloria Chao

Copyright © 2023 by Gloria Chao

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency.

© Алексей Захаров, перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Если и есть магия на Земле – на этой иногда гадкой, иногда ничем не примечательной Земле, – то она случается тогда, когда я стою на берегу озера Мичиган и, пока мои босые ноги омывает вода, смотрю на светящееся небо. Его освещают не звёзды, не фейерверки и даже не большая, яркая полная луна, а фонарики. Бумажные фонарики с написанными на них желаниями, которые уносят в бесконечную тёмную ночь горящие внутри огоньки – частички огня из сердца желающего. Что может быть волшебнее, чем небо, в котором сияют желания и мечты?

У этого миниатюрного воздушного шара много названий: небесный фонарик, тяньдэн[1], но моё любимое – то, которое придумала моя семья, владеющая магазинчиком в нашем китайском квартале. Фонарики желаний. Так называется и сам магазинчик, потому что для нас важнейшая часть ритуала – это желания, которые на них пишут.

Сегодня первый день лета, 21 июня[2]. Вот уже десятый год подряд община китайского квартала Чикаго собирается на Промонтори-Пойнт[3] – выдающемся вглубь озера полуострове с просторными лужайками, площадками для костров, красивыми видами на центр города и величественными каменными уступами, ведущими вниз, к волнам, бьющимся о берег, – чтобы последовать традиции, созданной нашим маленьким магазинчиком, который смог за пятьдесят один год своего существования создать два новых праздника и исполнить множество желаний. И всего через час мы снова осветим небо.

Сейчас мои родители стоят за столом, на котором разложены фонарики на продажу, зажигалки и маркеры. Я подхожу к ним, чтобы помочь, и вижу ещё одного человека, который помогает покупателям вокруг. И он знает, как обращаться с фонариками, которые иногда бывают довольно капризными, не хуже меня самой.

Кай Цзян.

О нет.

Увидев его, я останавливаюсь как вкопанная. Шапка прямых, непослушных чёрных волос, часто падающих на глаза, уверенная, но скромная походка, мышцы предплечий, накачанные многими часами замешивания теста в семейной пекарне «Лунные пряники»… от такого кто угодно остановился бы как вкопанный, но я? О, я остановилась потому, что у меня с ним связана история из разряда «о нет». Я отчаянно пытаюсь прогнать её из головы, а он видит меня и спокойно машет в знак приветствия, стоя в нескольких футах впереди. Я стараюсь не дать его холодному жесту заморозить меня изнутри, но ни о чём другом думать не могу.

В детстве мы были лучшими друзьями и постоянно играли в переулке, в котором соседствовали наши магазинчики. А потом он постепенно начал превращаться в Кая, в Кая с заразительным смехом, мускулистыми руками и сладкими булочками (я говорю о тех, которые он печёт, понятно?). Но прежде чем я сумела понять, что всё это значит…

Меня на него вырвало. Несколько месяцев назад. Мы замечательно проводили время, попивали бабл-чай в кафе неподалёку от наших магазинчиков, и тут он меня так рассмешил, что я носом вдохнула шарик из чая (да, знаю, мне самой от этого кринжово). Шлёп – и всё брызнуло обратно. На стол, мне на колени, на него. По большей части на него. В тот день я немножко умерла. После этого мне было так неловко, что недели две я держалась от него подальше, даже говорила родителям, что болею, чтобы не приходилось идти в наш магазинчик – ведь там я могла случайно столкнуться с Каем. Я не хотела избегать его всё время, но почему-то так в результате и получилось. С тех пор мы почти не виделись. Может быть, он хотел, чтобы между нами сохранялась шестифутовая безопасная зона (раз вирусы дальше не летят, то и всякое другое тоже не долетит, ну, вы поняли). Или, может быть, он был совсем не таким, каким я его считала, раз принял это происшествие так близко к сердцу. Или, может быть, ситуация в самом деле вышла настолько неловкой, что каждый раз, смотря на меня, он видел шарик из чая, вылетающий из моего носа. В общем, что бы это ни было, я скучала по другу.

Но прежде чем я успеваю помахать Каю в ответ, папа говорит:

– Спасибо, Кай, но Лия́ уже здесь. Иди к своим друзьям.

Мама хмуро смотрит на папу, потом кричит Каю вслед:

– Большое спасибо за помощь!

Я молча встаю за столик рядом с ними.

– Сколько раз тебе повторять, – говорит отец, – остерегайся его. Его семья…

Его семья, его семья, его семья. Я тут же перестаю слушать. Папа стал просто одержим враждой с семьёй Цзян. Их мусор пахнет хуже, чем у нас. Они не уважают нашу часть переулка. Они накидали в наш мусорный контейнер испорченного теста, и когда оно поднялось, контейнер взорвался.

Пожалуй, даже хорошо, что я так и не разобралась в своих чувствах к Каю, потому что вражда между семьями Цзян и Хуан превращалась во вражду Монтекки и Капулетти, Хэтфилдов и Маккоев[4] в пределах нашего китайского квартала. И всё из-за мусора.

До этого года у нас не было проблем с Цзянами благодаря бабушке, папиной матери, игравшей роль миротворца. Но после того как полгода назад найнай[5] умерла, каждое происшествие с мусором становилось ожесточённым спором. Сейчас отец говорит со мной только о вражде – отчасти потому, что стремится всеми силами молчать о том, о чём мы должны говорить на самом деле. А сегодня – именно сегодня – я настолько раздражена, что всё-таки решаюсь затронуть запретную тему.

– Это первый Летний фестиваль фонариков без найнай.

Фестиваль, который она создала.

– Мы не можем просто… устроить по ней минуту молчания?

Отец всё же смягчается.

– Мне тоже её не хватает, Лили́.

Он называет меня тем же прозвищем, что и Найнай, и это вызывает во мне слишком много эмоций. Чтобы хоть чем-то себя занять, я начинаю ещё аккуратнее раскладывать товары на столе.

Обычное для моего китайского имени Ли Я прозвище – Яя́ (по традиции нужно повторять последний слог), но Найнай считала, что иероглиф «Ли» подходит мне куда больше, чем «Я». Вместе «Ли Я» означает «будет красивой», но слово «ли» само по себе имеет несколько значений. Найнай думала, что одно из них – «тёмная» – подходит мне особенно хорошо, потому что напоминает о тёмном ночном небе, на которое мы так любим – любили – смотреть вместе. «Ты – ночное небо, на котором могут сиять другие, – говорила она мне, и её тёмно-карие глаза блестели. – Вот почему ты особенная. Ты ставишь других на первое место и помогаешь им сиять. Таких людей очень мало».

– Лия́? – осторожно спрашивает мама, вырывая меня из размышлений. Она хмурится, подбородок напряжён – явно из-за чего-то беспокоится. – Ты…

Она не может закончить даже такой простой вопрос.

Я хочу, чтобы она наконец перестала обращаться со мной как с хрупким стеклом, но не хочу говорить, что я в порядке, когда сама в этом не уверена. Моим воспитанием по большей части занималась именно Найнай, а не папа с мамой, и теперь они, похоже, не совсем понимали, что делать. После смерти Найнай родители стали ходить вокруг меня на цыпочках, боясь сделать хуже или напомнить о ней, и эта осторожность со временем лишь росла. Мне бы очень хотелось сказать им, что мне нужно, но я и сама этого не понимала. Пожалуй, я просто хотела, чтобы они сами это знали – так же, как знала Найнай. Но самым большим моим страхом было то, что они правы: я вот-вот сломаюсь. Без Найнай, без Кая, во многих отношениях ещё и без родителей – я ещё никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Я резко сглатываю, пряча эмоции внутри себя вместе со слюной.

– С чем вам помочь? – спрашиваю я.

– Мы и так справляемся, – говорит отец.

– Может, пойдёшь попразднуешь? – предлагает мама.

– Но не с ним, – быстро и строго добавляет папа.

Будь здесь Найнай, она бы встала на защиту Кая. «Он хороший мальчик, просто лучший! Вы видели, как он добр к своей семье?» Даже с теми членами семьи, которые не добры к нему – обычно это оставалось невысказанным. «И вы видели, как старательно он работает в пекарне?» «Шевелит булками, готовя булки», – всегда добавляла я, а Найнай громко хохотала, заполняя всё пространство вокруг низкими, гулкими смешками. Мне очень нравились её характерные «ха-ха» – она буквально повторяла «ха-ха», когда смеялась, словно жизнь была такой смешной, а она – такой счастливой, что должна была обязательно выговаривать каждый слог.

Мама берёт фонарик и суёт его мне в руки.

– Не хочешь загадать желание? – Она понижает голос, с трудом произносит следующие слова: – Ради… неё. Она бы этого хотела.

У меня действительно есть желание, которое я хочу отправить во вселенную. Но я не хочу загадывать его одна. И вместе с родителями тоже не хочу. У нас с Найнай было много всего «только нашего», и самая главная из «только наших» традиций была связана с фонариками желаний. Я ещё не разобралась, как сделать это (да и всё остальное тоже, на самом деле) без неё, как заполнить эту пустоту – и хочу ли я вообще её заполнять. Последними словами бабушки, обращёнными ко мне, были: «Не бойся». Но я боялась так долго – с тех пор как она заболела, – что уже забыла, как чувствовать что-то ещё.

Я забираю фонарик, но вместо того чтобы взять со стола маркер, достаю из рюкзака бабушкин каллиграфический набор. Отец мне улыбается. Я заставляю себя улыбнуться в ответ.