Все жду, когда мне в руки попадет воспоминание о том, как я потеряла воспоминания – наверное, кто-то так же, как я… (стерто) и… (стерто) и… и теперь я также чужие воспоминания… и кто-то придет из безжизненной пустыни, и будет просить кусочек своих воспоминаний в обмен на…

…стерто…

…стерто…

…стерто…

Протягиваю в ладонях чужие воспоминания, протягиваю руки за своими, – мне в ладонь бросают воспоминание, тяжелое, массивное, еле удерживаю. Как мы учились объезжать кровати, держаться на матрацах, не падать, когда кровать одним махом перескакивает через широченный овраг или высокую ограду. Тогда был Часоворот, вот это я помню, праздник Часоворота, когда принято покупать новые кровати на долгую-долгую зиму, и младшенькой купили, ну она же младшенькая, ей надо, а ты пока потерпи… Ору, что и так терплю всю жизнь, все ей, все ей, ничего мне, все взвиваются, а-а-аа, как тебе не сты-ы-ыдно-оо-о…

Наступает ночь, устраиваемся на кроватях, моя старая кровать отзывается протяжным скрипом, бежит мелкой рысью, галопом моя кровать давно уже не умеет. Делать нечего, устраиваюсь поудобнее, с легкой завистью смотрю на то, как резво бежит кровать сестры. Огибаем крутой овраг в мире снов, я вижу, как новенькая неумелая кровать сестры срывается с узкой тропы, кувырком летит в пропасть, я подгоняю свою кровать, хотя уже понимаю, что ничего не успею сделать…

…стоп, стоп, все не так, возмущаюсь я, совсем-совсем не так, ведь это было еще в детстве, если младшенькая погибла еще тогда, то кому требовали отдать дом, когда мне было двадцать, а младшенькой семнадцать, я точно это помню, я помню, помню, я…

Что вы мне подсовываете, – я снова срываюсь на крик – что вы мне подсовываете, это вообще не мои воспоминания, кто я, откуда я, скажите же, да скажите же мне, вы, слышите меня там, эй вы все, в очереди, что вы стоите, чего вы ждете, вас обманывают, да вы сами посмотрите-то, вот они, воспоминания ваши, они на осколки бьются, где вы такое видели, чтобы воспоминания на осколки бились, вранье все это, вранье, вранье, вранье…

…замираю, жду, что они со мной сделают, – они ничего не делают, смотрят насмешливо, а кто ты, а ты никто, ты одно из воспоминаний о воспоминании, здесь только воспоминания, на этой стороне вселенной, а то, о чем воспоминания, то на другой стороне, туда не добраться, это же другая сторона, ты же понимаешь. Я понимаю, я отступаю, ухожу из очереди, меня окликают, а как же очередное задание – да провалитесь вы со своими заданиями, не буду ничего делать. Задача, которая должна была стать моей, падает в бездну, рассыпается в прах, еще успеваю прочитать, что это было – развернуть вселенную в пятимерную ленту Мебиуса, чтобы на одной стороне оказались и воспоминания, и…

…ну, прежде всего, автор решился на очень смелый по нашим временам ход – в своем произведении, если это можно назвать таковым, он использует буквы, что для наших времен уже большая редкость. Автора не смутило, что в наши времена никто толком не знает, как использовать буквы, и что с ними делать. Тем больше поражает смекалка писателя, который выстроил исполинские каменные буквы, расставил их по пустоши, – А, В, С, даром, что кто-то поговаривал, что таких букв нет, существует только А. Те немногие, которые осмелились отправиться на пустошь и почитать удивительный роман, могут пройти по некоей имитации не то города, не то лабиринта, увидеть удивительную историю о юности, о пробивающихся надеждах, которые впоследствии рассыпаются в прах – об этом свидетельствуют беспомощно разбросанные в финале буквы.