С крейсера, возглавлявшего группу прикрытия, передали по радио: «Отходить на ост самым полным». Арсеньев приказал положить руль право па борт. Всплески взметались вокруг корабля, вставая сплошной водяной стеной. Машины работали на пределе. Никогда еще с момента спуска лидера на воду его винты не вращались с такой бешеной быстротой. Лаг показывал 42 узла.

Снаряд разорвался на полубаке. Он попал прямо в первую башню. Там начался пожар. От страшного сотрясения вздрогнула вся носовая надстройка. Второй снаряд упал в нескольких метрах от левого борта, и осколки со свистом пронеслись над палубой.

«Накрыли!» – подумал Арсеньев. Он хотел резко изменить курс, чтобы сбить пристрелку, но связь из боевой рубки была нарушена. Вышел из строя репитер гирокомпаса. Не работал машинный телеграф. Оставаться в боевой рубке было бессмысленно. Арсеньев распахнул дверь и, скользнув руками по поручням трапа, спустился на верхнюю палубу. В это время корабль резко повернул влево.

– Молодцы! Сами положили лево на борт!

Он побежал по шкафуту на запасный командный пункт, расположенный в кормовой надстройке. Старпом Зимин, который находился там с самого начала боя, встретил командира радостным возгласом:

– Сергей Петрович! Живы и невредимы! – И тут же, словно устыдившись своего порыва, добавил свойственным ему деловым тоном: – Пойду на полубак, посмотрю, как там.

Спокойно, будто ничего не произошло, он пошел вдоль минной дорожки. Зимину оставалось всего несколько шагов до среза полубака, когда осколок ударил его в грудь.

На полубаке артиллеристы выносили снаряды из развороченной первой башни. Лейтенант Николаев в расстегнутом кителе и в сбитой на затылок фуражке таскал снаряды вместе с матросами. Здесь же был комиссар корабля Батурин. Четверть века назад он служил палубным комендором на легендарном «Гаврииле». Этот спокойный пожилой человек, казалось, умел находиться одновременно и на юте, и в котельном отделении, и у баковых орудий. В самом начале боя он ушел из боевой рубки.

– Пойду к матросам. Там от меня больше пользы, – сказал он Арсеньеву. И действительно, его присутствие среди личного состава во время обстрела оказалось просто необходимым. Неторопливые движения комиссара, его окающий волжский говорок и даже старенькая, видавшая виды фуражка вносили спокойствие и уверенность всюду, где он появлялся. Чуть сутулясь и широко расставляя ноги, он шел от одного боевого поста к другому, замечая неполадки, помогая и словом, и делом.

Убедившись, что пожар па полубаке потушен, Батурин направился на ют. Еще несколько всплесков вскинулось за кормой, и обстрел прекратился. Комиссар глубоко вздохнул. Ему даже не верилось, что выстрелы береговых батарей уже не достигают корабля. Валерка Косотруб, стоявший на кормовом мостике, перегнулся через поручни. Он не мог удержаться, чтобы не поделиться своей бурной радостью:

– А от батарей мы все-таки ушли, товарищ комиссар!

– Ты гляди-ка в оба! – ответил комиссар. – Обрадовался! Пловец!

«Все-таки ушли!» – эта мысль возникла одновременно почти у всех, потому что, хоть и верит каждый в свое счастье, мало было надежды выйти живым из-под артогня. Но ни Арсеньев, ни Батурин, ни Зимин, лежавший теперь в кают-компании, превращенной в лазарет, не считали, что бой закончен.

Не прошло и пяти минут после прекращения обстрела, как с кормового мостика раздался голос Косотруба:

– Справа сто двадцать, четыре торпедных катера!

Лаптев приказал поставить заградительную завесу. Николаев видел с кормовой надстройки, как перевернулся один из катеров. Остальным удалось проскочить. Они стремительно приближались, вспарывая воду и оставляя за собой пенный бурун. Зенитная батарея немедленно открыла огонь по катерам.