А моя лохань неслась на всех парах. Наверное, нужно было бы уменьшить ход, но я не знал как.

Лысков сделал паузу, налил всем водяры и посмотрел мне прямо в глаза:

– Впереди был Североморк!

– Из темноты стали вырастать силуэты огромных кораблей с торчащими во все стороны пушками и ракетами. Их было много, были и подлодки. В одну я чуть не врезался. Я чувствовал, что не выруливаю и только между нами, – Лысков понизил голос и огляделся, – Я подскочил к двери тогда, открыл ее и хотел выпрыгнуть за борт, но глянул в черную пустоту и бегом вернулся – не смог. Страшно стало до зверинного воя. Я думал, я понял потом, что самое ужасное – это неизвестность, непонимание, что делать. Когда идешь хоть в ад, но осмысленно с "картой" и "компасом", – тогда не страшно: и пошутить, и посвистеть по дорожке можно.

Лысков примолк. Мы с Максом тоже молчали. В нашей компании Лысков не имел амплуа мудреца и философа. Он был уважаем, но прост и скорее оригинален, чем умен, но жизнь вносила, как видно, свои коррективы прямо на глазах.

–Дальше, – предложил Макс.

– Дальше? – спросил Лысков, – А дальше вдруг все погасло. Да, я миновал Североморск, слепящие огни, прожектора, корабли, всякие плавдоки, и вдруг въехал, не знаю, как сказать, в полную чернь и темень. Сначало, я обрадовался, что миновал угрозу куда-нибудь вьебениться, но потом стало еще страшнее. Я ничего не видел. Может от того, что раньше все слепило глаза, не знаю. Залив был весь черный. И вода – черная. И небо – черное, ни облачка, ни тем более звездочки, ничего не видно! Куда рулить? – не понятно!

– И вдруг, я вспомнил: ха, ха, ха, – и Лысков впервые за весь вечер весело, хотя и немного нервно, рассмеялся.

– Я вспомнил, что в детстве читал рассказ, кажется Джека Лондона, где описанно, что, когда в темноте появляется берег, то волны светлеют и появляются такие белые барашки.

– Барашки? – переспросил Макс.

– Барашки, – подтвердил Лысков, – Белые.

– Ну и вот. Крутанул я штурвал налево. Смотрю, через какое-то время, действительно, вода стала светлеть, и появились барашки. Ага! – думаю, – значит, берег близко. Крутанул вправо. Жду. Через несколько минут – справа барашки появились. Ну и я опять налево. Так я и стал продвигаться по заливу: барашки – слева, барашки – справа.

– Не помню, сколько по времени я так крутил, но только потом барашки пропали.

– Как это пропали, а кудаж это они делись? – спросил я.

– А это я в открытое море вышел, – откинувшись на спинку стула, самодовольно ответил Лысинький.

– Я сам не сразу понял, но кручу штурвал и туда и сюда, а барашек – нет! Кручу еще – нет и все тут. Вот тогда я и смекнул, что раз нет барашек – значит нет берега, а раз нет берега – значит, я в открытом море! Ну и пошел ходить по кругу.

– Даа, – протянул Лысков. – Простоял я так еще где-то час. Немного светлеть уже начало. Рук, ног уже давно не чувствовал. И даже не столько устал, сколько отупение какое-то появилось, равнодушие. Вдруг, появляется снизу вчерашний «амбал», который меня там бросил и так это матерно, что, мол, ты тут делаешь?

– Это он, представляете, мне?!

«Пошел нах. отсюда», – говорит и даже, так это, легонечко коленом под зад!

– Ну, скатился я вниз. Не помню, как нашел свой кубрик и упал.

Мы помолчали.

– Да, досталось тебе. Это почище Сциллы с Харибдой будет, – после некоторой паузы сказал Макс и быстро взглянул на меня.

– Кто, кто, – переспросил Лысиникий.

Я до скрипа сжал зубы и старался на Макса не смотреть. (Мы с Максом были такие смешливые…)

– Ну, а дальше? – набрав в легкие побольше воздуха, и закашлявшись, выдавил я.