Первую неделю за обедами она почти все время молчала, только иногда рассеянно улыбалась, как бы подчеркивая, что она слушает и ей небезразлично, где она и с кем. Но сказать ей особенно было нечего.

Марина была интеллектуальной молчуньей. Как выяснилось, дома она любила слушать классическую музыку, а в метро всегда читала. Говорила, что любит Акунина. «У него высокий стиль, – повторяла она. – Не то, что в дамских романах». Я к ней прислушивалась, так как Акунина не читала. Один раз мы даже обменялись с ней книгами: она принесла мне «Азазель», а я «Дом на краю света» моего любимого Каннингема.

Протягивая Марине книжку, я сказала:

– Это самая умная и самая романтическая история из тех, что я читала.

Всего через день, придя на работу, я обнаружила, что Каннингем небрежно брошен на клавиатуру моего компьютера. Меня обдало холодом, я почему-то боялась прикоснуться к книге, будто она меня укусит.

Марина вернулась, поздоровалась и невозмутимо села на свое место, делая вид, что работает. Я в недоумении спросила ее:

– Ты бросила мне книгу? Так быстро ее прочла?

Хотя и так было ясно, что именно она ее положила, ведь больше-то не кому. Ошибки здесь нет. Но прочесть она ее, конечно, не могла, даже если бы не ложилась всю ночь спать. Марина, не поворачивая головы, сдержанно сказала:

– Нет, я не смогла осилить даже двух страниц. – Ее тон был невинно невозмутимым, как тон идеального преступника, который даже не пытается оправдываться. – Ничего не понятно… Или это просто не мое, – добавила она так, будто не справилась с китайской грамотой.

Я злилась про себя: «Да, я понимаю, что вкусы – вещь запутанная, а над хорошей книгой нужно еще и думать». Но меня не это взбесило. Я не понимаю, почему ты, придя на работу заведомо раньше, бросила мне мою книгу на клавиатуру, зная, что эта книга дороже других для меня. Ведь я отдала ее тебе в руки!

Марина сидела, делая вид, что увлечена работой.

Впрочем, чего было от нее требовать…

Через неделю я принесла ей «Азазель». Она с нетерпением ждала похвалы. Я вяло сказала:

– Ну… так себе. Обычный боевик. По сути «мыло». Даже нет, не «мыло», а жвачка. Ее жуют, но глотать не рекомендуют, под ножом хирурга можно оказаться.

– Неужели не понравилось? – недоверчиво подняла на меня глаза Марина.

Я задумалась. Оно, наверное, бы мне понравилось, если бы весь «экшен» убрать, дурацкие фамилии и идею спасения мира. Бóльшую пошлость не придумаешь. Тогда, пожалуй, диалоги и несколько описаний внешности прокатят. Мне и вправду понравился рассказ дворника о «стубентах ниверситета».

– Понимаешь, – сказала я, – Фандорин – это та же Золушка, вторичный, засаленный пошлый образ. Обман. Дешевый опиум для народа. Если ты наркоманка, можешь его боготворить, чего тебе еще остается.

Я никогда не задумывалась, кто такой писатель, пока не прочла Набокова. Потрепанный томик «Лолиты» ходил по общежитию, передаваемый молча из рук в руки. Стиль мастера действовал на всех одинаково, гипнотически, будто дикие люди странным образом забывали свой примитивный язык, услышав нечто более богатое и вдохновенное, и теперь никогда не смогут ничего комментировать, как прежде. Они как будто пришли к соглашению, что лучше молчать, чем пересказать любимую музыку словами.

Мне тогда только исполнилось семнадцать, меня не тронули моральные принципы тринадцатилетней Лолиты, мне казалось, что чувства ее не слишком убедительны, а история по современным меркам слегка затянута. Не странно, что даже у Кубрика фильм получился скучный. Но я прочла роман на одном дыхании, и была по-настоящему счастлива чем-то другим – как будто, прежде одинокая, встретила человека, а этот человек – сам Владимир Набоков.