Как-то под Рождество отец заговорил с Финеасом о деньгах.

– Надеюсь, дела твои неплохи, – сказал доктор, считавший, что платит сыну щедрое содержание.

– Конечно, приходится туго, – сын теперь трепетал перед отцом куда меньше, чем во время предыдущего такого разговора.

– Я рассчитывал, что этого будет достаточно.

– Не подумайте только, будто я жалуюсь, сэр. Я понимаю, что получаю куда больше, чем имею право ожидать.

Доктор невольно задался вопросом, есть ли у сына вообще право ожидать чего-либо и не настало ли время, когда тот должен зарабатывать себе на хлеб сам.

– Надо полагать, об адвокатуре сейчас говорить не стоит? – спросил он, помолчав.

– Не теперь. Едва ли возможно делать и то и другое сразу.

Это понимал даже мистер Лоу.

– Но не думайте, будто я вовсе отказался от этой мысли.

– Надеюсь, что нет! Раз уж мы потратили на это столько денег.

– Ни в коем случае, сэр. И мои нынешние занятия помогут мне, когда я вернусь к юриспруденции. Конечно, нельзя исключать, что я смогу получить должность при кабинете министров, на государственной службе.

– Но тебя уволят, когда правительство сменится!

– Да, сэр. Тут я полагаюсь на удачу. В наихудшем случае надеюсь, что смогу приискать себе постоянное место. Думаю, мне это по силам. Но надеюсь, что такой нужды не будет. Я считал, однако, что все это уже было между нами улажено, – Финеас принял вид оскорбленной невинности, намекая, что отец с ним слишком суров.

– Но пока что тебе хватает денег? – снова помолчав, спросил доктор.

– Я хотел просить вас дать мне сто фунтов. Мне пришлось понести некоторые расходы, приступая к своим обязанностям.

– Сто фунтов.

– Если это вас затруднит, сэр, я могу обойтись без них.

Финеас пока не заплатил ни за свое ружье, ни за бархатную куртку, в которой ездил на охоту, ни, скорее всего, за бриджи. Сто фунтов были отчаянно ему нужны, но просить о них было стыдно. О, если бы только получить должность, пусть даже самую незначительную, – он бы сразу же вернул отцу долг!

– Я, разумеется, дам тебе эти деньги, – проговорил доктор. – Но постарайся, чтобы подобная необходимость возникала как можно реже.

Финеас заверил, что так и сделает, и на этом разговор завершился. Едва ли стоит говорить, что он ничего не сказал отцу о векселе, который подписал за Лоренса Фицгиббона.

Наконец настала пора возвращаться в Лондон, к блеску тамошней жизни: кулуарам парламента, клубам, пересудам о распределении должностей и собственным служебным перспективам, сиянию газовых фонарей, напускной горячности политических оппонентов и парику спикера. Предаваясь на каникулах праздности, наш герой решил: до конца нынешней сессии, которая продлится месяц, он возьмет слово в палате общин, чтобы его наконец увидели и услышали. И не раз, блуждая в одиночестве с ружьем по болотам за рекой Шаннон, он представлял, что произносит свою речь. Он будет лаконичен – всегда, откажется от жестикуляции (мистер Монк советовал это очень настойчиво) и в особенности станет избегать слов, которые не служат цели. Цель может быть ошибочна сама по себе, но она нужна непременно! В Киллало Финеаса успели не раз упрекнуть за молчание; земляки считали, что в парламенте он оказался благодаря красноречию. Что ж, когда он приедет в следующий раз, причин для упреков не будет. Он выступит и покорит палату общин во что бы то ни стало.

Итак, в начале февраля Финеас вновь отправился в Лондон.

– Прощай, Мэри, – произнес он с самой нежной улыбкой, но в этот раз не стал ни целовать ее, ни просить локон.

«Я знаю, что ему нужно ехать. Таково его положение. Но я буду верна ему, что бы из этого ни вышло», – решила она про себя.