– Леди Гленкора была не так уж неправа тем вечером, – сказал мистер Монк Финеасу. – «Равенство» – некрасивое слово, и его лучше избегать. Оно сбивает с толку и пугает – как настоящий жупел. И она, произнося его, быть может, не имела четкого представления о том, что подразумевает. Но долг порядочного человека – помогать тем, кто ниже его, приблизиться к его собственному положению.

С этим Финеас согласился, а затем постепенно начал соглашаться и со многим другим.

Мистер Монк – высокий, сухопарый человек – посвятил политике всю жизнь без какого бы то ни было вознаграждения, кроме репутации и чести заседать в парламенте. У него имелось трое или четверо братьев, которые занимались предпринимательством и преуспели – он же преуспел только на своем поприще, а жил, как поговаривали, на содержании у родственников. Мистер Монк провел в парламенте более двадцати лет и был известен не только как радикал, но и как демократ. Десять лет назад, когда он уже снискал определенную славу, но не расположение тогдашнего правительства, никто и подумать не мог, что Джошуа Монк когда-нибудь станет получать жалованье от английской короны. Он яростно нападал то на одного министра, то на другого, будто все они заслуживали быть низложенными. Он проповедовал доктрины, которые в то время казались совершенно несовместимыми с английской политикой и законами, и в целом был занозой в боку у каждого члена правительства. Но теперь он вошел в кабинет министров, и те, кто так страшился его в прежние времена, начали понимать, что он, в сущности, ничем не отличается от них самих. Немного на свете лошадей, которых нельзя запрячь в упряжку, и те, кто обладает самым строптивым норовом, нередко тянут лучше всех.

Внимательно глядя по сторонам, Финеас заметил, что мистер Паллизер не ездит охотиться с мистером Ратлером, а мистер Грешем не играет в шахматы с мистером Бонтином. Последний, говоря по правде, был человеком шумным, напористым и как будто не пользовался особой любовью окружающих. Почему его приглашали в Лохлинтер и давали должности, Финеас понять не мог. Объяснить это как-то взялся его друг Лоренс Фицгиббон: «Человек, который всегда готов голосовать, как потребуется, и выступить с речью, когда нужно, и не имеет при этом личных амбиций, дорогого стоит. А если у него к тому же красивая жена, то его следует холить и лелеять».

В свою очередь, мистер Ратлер, без сомнения, был весьма полезен для партии и отлично знал свое дело, но, как казалось Финеасу, в Лохлинтере к мистеру Ратлеру не проявляли подобающего уважения. «Если бы я достиг таких высот, я бы считал, что мне очень повезло, – говорил себе Финеас. – Однако никто, кажется, не думает так про Ратлера. Выходит, все твои заслуги ничто, если ты не добрался до самой вершины».

– Полагаю, я поступил правильно, заняв нынешний пост, – как-то произнес мистер Монк, когда они сидели вместе на камне рядом с одним из мостиков через Линтер. – Скажу больше: если человек отказывается от предложенной ему должности, хотя обязанности не противоречат его убеждениям, он отказывается и от возможности воплощения этих убеждений. Человек, который критикует то одно, то другое министерство, требуя неких изменений, не смеет отказываться от поста министра, имея возможность занять его и – хотя бы какое-то время – воплощать эти изменения непосредственно. Вы меня понимаете?

– Вполне, – ответил Финеас. – Отказаться от поста в такой ситуации – все равно что бросить собственного ребенка.

– Конечно, человек вправе счесть, что по какой-либо причине не подходит для должности. Я едва не воспользовался этим оправданием, но, хорошенько все обдумав, понял, что это будет неправдой. Скажу, однако, откровенно: вся приятность политической жизни полностью достается на долю оппозиции. Это все равно что свободу сравнивать с рабством, огонь – с глиной, движение – с застоем! Оппозиции простительны ошибки, и это само по себе преимущество, которое ценнее, чем все возможности и престиж министерской власти. Когда попробуете себя и в той и в другой роли, скажите, согласны ли вы со мной. О, я помню, как занимал скамьи по другую сторону зала, где мог в любой момент взять слово и где мне ни на кого не нужно было оглядываться, кроме моих избирателей! Теперь это все в прошлом. Я в упряжке, и хомут натирает мне плечи. Зато здесь прекрасный овес и безупречное сено.