Комнаты в Лохлинтере были великолепны, куда просторнее, чем в Солсби, и роскошнее обставлены. Но во всем – в том числе, пожалуй, и в манерах иных из присутствующих – ощущалась чопорность, которой в Солсби не было. Финеас сразу почувствовал, как ему не хватает изящной прелести и веселой дерзости Вайолет Эффингем, и одновременно понял, что та была бы здесь не в своей тарелке. Гости в Лохлинтере собирались, чтобы вершить дела. Это было событие по крайней мере наполовину политическое или, быть может, лучше сказать, наполовину служебное, и Финеас быстро понял, что не должен искать здесь лишь развлечения. Когда он вошел в гостиную перед ужином, мистер Монк, мистер Паллизер, мистер Кеннеди и мистер Грешем вместе с другими гостями собрались перед камином; среди них были и леди Гленкора Паллизер, леди Лора и миссис Бонтин. Гости, казалось, слегка расступились, давая ему место, но Финеас – вероятно, единственный – заметил, что первоначальное движение исходило от леди Лоры.

– Мне кажется, мистер Монк, – заявила леди Гленкора, – что, кроме нас с вами, здесь никто не знает, чего хочет.

– Я счастлив оказаться в компании леди Гленкоры Паллизер, даже если при этом мне придется отколоться от стольких друзей, – ответил мистер Монк.

– И чего же, позвольте поинтересоваться, вы с мистером Монком желаете? – спросил мистер Грешем со своей особенной улыбкой.

– Полного равенства для всех мужчин и женщин, – провозгласила леди Гленкора. – Вот что я считаю главным в нашей политической доктрине.

– Нет уж, увольте, леди Гленкора, – возразил мистер Монк.

– Разумеется. Входи я в кабинет министров, я бы тоже отпиралась. Есть то, о чем приходится умалчивать, а есть официальная позиция.

– Но вы же не хотите сказать, леди Гленкора, что действительно поддерживаете полное равенство? – спросила миссис Бонтин.

– Именно это я и хочу сказать! И я пойду дальше: если вы не поддерживаете равенство, если оно не составляет основу ваших политических убеждений, вы не можете быть настоящим либералом.

– Позвольте мне решать самой, леди Гленкора.

– Ни в коем случае, если вы собираетесь критиковать меня и мои политические взгляды. Разве вы не хотите, чтобы низы хорошо жили?

– Разумеется, хочу, – подтвердила миссис Бонтин.

– И получали образование, и были счастливы и добропорядочны?

– Вне всякого сомнения.

– Словом, чтобы им жилось не хуже, чем вам?

– И даже лучше, если возможно.

– И я уверена, что и сама вы желаете жить не хуже, чем любой другой, не хуже, чем те, чье положение выше, если такие имеются? Вы же с этим согласны?

– Да, если правильно вас понимаю.

– Вот вы и признали, что желаете всеобщего равенства, – так же, как мистер Монк и я. От этого не уйти – правда ведь, мистер Кеннеди?

Тут всех пригласили к ужину, и мистер Кеннеди проследовал в столовую под руку с прекрасной якобинкой. По пути она прошептала ему на ухо:

– Вы же понимаете, я не говорю о том, что люди и вправду могут быть равны, но лишь о том, что все законы и все государственное управление должны ставить уменьшение неравенства своей целью.

Мистер Кеннеди не ответил: политические воззрения леди Гленкоры были, на его вкус, слишком изобильны и ошеломительны.

Проведя в Лохлинтере неделю, Финеас оказался на дружеской ноге со всеми политическими корифеями, особенно с мистером Монком. Он решил, что не станет следовать совету леди Лоры, ища общества великих, если при этом придется показаться хоть немного навязчивым. Он не пытался, выражаясь фигурально, садиться у чьих-то ног, но оставался в стороне, когда беседовали люди более почтенные, и полностью смирялся с тем, что стоит ниже, чем мистер Бонтин или мистер Ратлер, ибо и в самом деле уступал им положением. К концу недели, однако, он обнаружил, что без всяких усилий – и даже отчасти вопреки самому себе – сошелся со всеми собравшимися легко и непринужденно, и это приводило его в восторг. Вместе с мистером Паллизером он добыл оленя и на привале под утесом обсуждал пошлину на ирландский солод. С мистером Грешемом он играл в шахматы и узнал, что тот думает о процессе над Джефферсоном Дэвисом, бывшим президентом Конфедеративных Штатов Америки. Лорд Брентфорд наконец-то назвал его по-дружески «Финн», опуская формальное «мистер», и доказал ему, что в Ирландии совсем не разбираются в овцах. Что до мистера Монка, с ним Финеас вел долгие дискуссии об отвлеченных политических вопросах и к концу недели готов был считать себя его учеником или по крайней мере последователем. Почему, собственно говоря, и не выбрать мистера Монка для этой цели? Тот входил в кабинет министров и был в нем самым прогрессивным либералом.