Такая вот странная, хочется сказать, сомнительная происходит в духовной природе человека эволюция, закономерность которой отражена в искусстве, и касается эта закономерность, как ни прискорбно, прежде всего «творческого пути» художников экстра-класса. Они если и начинают с морального искусства, быстро приходят к ереси: в центре художественного исследования непонятно как оказывается личность, а в личности – коллизии психики и сознания, души и ума. И лучшие произведения художников всех времен и народов связаны именно с этим этапом их, творцов, личностного становления. Признак духовной глубины – тема лишнего, ибо признак культуры – наличие культуры, начала разумного. О чем «Механическое пианино»? О народе и для народа? Оно как бы и так, но как бы не так: Михалкова интересует здесь природа человека и в связи с ней – поиски цели и смысла человеческого существования. С рефлексией на эту тему нечего идти в народ: не поймут-с.

Однако проходит время, и «умудренный жизнью» (больше жизни – больше мудрости: железная, хоть и ветхозаветная, логика; кстати, народная мудрость) большой художник как-то незаметно приходит к выводу: береги-ка всяк сущий честь смолоду, уважай предков и Отечество, кайся Богу, а все остальное – от лукавого. Простенько и со вкусом. Кстати приходится и то неоспоримое обстоятельство, что вся русская культура на том стояла. Взять, отчасти, Пушкина, взять, пусть небезоговорочно, Л. Толстого… Они доселе любезны народу, потому как их терзала «мысль народная». Они видели свой высокий долг в том, чтобы избавляться от гордыни мысли и смирять душу. Михалкову, типичному уроженцу русской почвы, и сам Бог велел. И он лиру посвятил народу своему, и сердцем он спокоен. Так вот и вступил на эту стезю. Илья Ильич Обломов («Несколько дней из жизни Обломова») уже гораздо ближе к архетипу русскости, к народности. Правда, до кодекса чести и долга там далековато, да и сама фигура то ли сибарита, то ли безвольно и невнятно протестующего против суеты созерцателя, то ли обладателя «золотого сердца», то ли пораженного злокачественной «обломовщиной»…

Словом, размытая фигура и неоднозначная. Сравните ее с фигурой подтянутого Андрея Толстого, который, кстати, вполне мог быть Андреем Обломовым (у Ильи Ильича, как известно, был сын, которого он изволил наречь Андреем, в честь принципиального и склонного к деятельности Штольца): дистанции огромного размера. Причем, дистанции в определенном направлении, промаркированные определенным мировоззренческим вектором: от нравственности – к морали.

В фильме «Сибирский цирюльник» есть сценка, великолепно характеризующая тип нынешних героев Михалкова. Наставник юнкеров, которого, как всегда «на уровне» исполняет Ильин (тоже, кстати, примета морально-массового искусства: профессионализм, мастерство; этого вполне достаточно, этим можно обойтись, гениальные прорывы здесь ни к чему), застал своих жизнерадостных питомцев в тот момент, когда они изо всех сил старались обратить на себя внимание барышень из института благородных девиц, проезжавших мимо императорского училища в экипаже. При виде наставника они мгновенно перестроились и построились, так сказать, оставили легкомыслие и вошли в образ строгих и мужественных парней. Тут же кто-то по всей форме отрапортовал старшему по званию и гаркнул: «Кругом!» Группа кадетов четко развернулась через левое плечо и с левой ноги, как положено, двинулась маршем вглубь двора. Команда «кругом!» магически подействовала на господина капитана (Ильина). Он точно так же развернулся через левое плечо, оказавшись спиной к юнкерам, и занес было левую ногу…