Но Ярик не утихомиривался. Коллективное начало в нем брало верх, к тому же он надеялся, что попутчики помогут дотащить до вокзала тяжеленный чемодан.

– Ладно! Уговорили!.. Беру «Три семерки» и «Московскую»!

Публика поскрипела стульями, но с места никто не двинулся.

– «Три семерки», «Московскую» и чебуреков от пуза на вокзале за мой счет!

И вот здесь Вовка Михин сломался. Ни слова не говоря, он встал и начал складывать учебники. Чебуреки пробили брешь в его монолите защиты, и два друга убыли по направлению к Казанскому вокзалу.

В пять вечера Володька назад не вернулся. В семь часов его тоже еще не было. Точно так же он не приехал и в девять, и к концу суток.

Мы посетовали, поговорили о том, не попал ли Михин спьяну в руки доблестной милиции и легли спать.

Наутро о нем не было никаких известий. Новый день приносит с собой как известно новые хлопоты, новые тревоги и волнения. Всем было не до злосчастного горе-путешественника. Нужно было ехать на факультет ловить преподавателей, сдавать предметы, отвечать на вопросы, «рубить хвосты». Жизнь шла своим чередом и места на размышления о потерянном друге совсем не оставалось.

Вечером опять поговорили о Володьке, поспорили, стоит ли идти заявлять в милицию. А вдруг поднимешь шум и сделаешь ему этим только хуже? И легли спать.

Так в ежедневной суете мысли о пропавшем приятеле притупились, покрылись пылью. Время текло, затирая все события выступающие из ряда вон.

Совсем вплотную подошла сессия. Нужно было входить в нее во всеоружии.

Помнится был такой короткий разговор с одной молодой студенточкой, которая только-только начинала свой путь по ветвистым тропам познания.

– Ребята, а как вы умудряетесь прогуливать, ничего весь семестр не делать и сдавать все зачеты и экзамены?

– Видишь ли девочка, мы частенько выпиваем…

– Ну да! Я про это и говорю!

– А если выпиваешь, то никак нельзя иметь хвосты – мигом отчислят!

И мы сдавали. Были, конечно, и хвосты, и долги, и несдачи… Все было! Но учились мы хоть и немножко, но лучше других.

Прошло около недели, как Михин поехал провожать Шеховского и исчез. Мы уже даже перестали говорить о странном исчезновении, перестали сравнивать пропажу Володьки со случаем с Юриком, имевшим место с полгода назад, как вдруг рано утром открывается дверь и на пороге стоит Володька Михин собственной персоной. Отдохнувший, посвежевший, ухоженный и опрятный.

Оказывается с ним произошло следующее. Посадил он Ярика в вагон. В этом же вагоне они на прощанье выпили водочки, лакирнули портвейнчиком, догнали пивком и все это сопровождая горячими чебуреками купленными рядом с вокзалом. И Ярик поехал в своем скрипучем и стучащем деревянном вагоне, готовом развалиться за ближайшим бугром.

Вовка постоял на перроне, и такая грусть-тоска его охватила, так ему сделалось обрыдло на весь белый свет, так мучительно одиноко, как это может быть только у пьющего человека, когда он хочет выпить, а ничего больше нет.

И захотелось ему уехать в дальние страны, в голубую даль, куда-нибудь на берег Тихого океана, на мыс с маяком, чтобы разводить там кур и выращивать кабанчика или даже двух, а вечерами заливать в баки керосин, или солярку, или что там полагается заливать в баки на тихоокеанских маяках, и направлять луч прожектора в черную темноту, чтобы океанские лайнеры видели этот луч и проходили мимо рифов и мелей.

Не было рядом ни маяка, ни лайнера, но на другой платформе стоял поезд с пустыми вагонами. Двери в вагоны были открыты. И залез Михин в этот пустующий вагон, и забрался аж на третью полку, где обычно провозят большие кожаные чемоданы и перетянутые ремнями баулы, устроился он на этой полке, пригрелся и заснул. А так как последнее время спал он помалу и нерегулярно, то проспал до ночи, а потом и до утра.