– В казне бочки стоят. Забирай, коли нужно для меди… Как ты сказал? Для чего?

– Медицина – это по-латыни «лечение». Раны это вино заживляет. Вот и твою рану в чреве оно заживит. Выпей.

– Живая вода, что ли? – улыбнулся, скривившись государь.

– Что-то типа того.

– Говорить ты стал чудно, Федюня.

Иван Васильевич с любопытством разглядывал квадратной формы склянку, сделанную из зелёного стекла.

– Пей, да уберу я. Только крепкая она, живая вода. Такой ты ещё не пил. Чистый спиритус.

– Спиритус, говоришь?

Царь, повернувшись к левому плечу, хэкнул и замахнул в себя семьдесят граммов чистого спирта. Видно было, что опыт пития подобных продуктов он имел, так как выдыхал медленно сквозь плотно сжатые губы, однако слёзы на глаза всё же накатились и, скопившись на нижних веках, потекли струйками по щекам, прячась в не по годам седеющей бороде.

– Крепка рать русская, – глубокомысленно выразился государь, сипя высушенной глоткой.

Он вздохнул, выдохнул.

– Сам варил?

– Сам, государь.

Глаза Ивана Васильевича заблестели.

– Ты что-то говорил о том, что ты сюда из другого мира пришёл. Что это за мир?

Фёдор немного помолчал, обдумывая что сказать, а что не говорить.

– Тот мир, откуда моя душа пришла в это тело – это будущее. Там тело умерло и мою душу отправили в это тело. Вот и всё.

– Кто отправил и зачем? – напряжённым голосом спросил государь.

– Мне не сказали. Наверное, тебя предупредить. Зачем ещё?

– О чём?! О чём?! – заволновался Иван Васильевич, пытаясь привстать на постели, но поморщился от боли.

– Да откуда же я знаю? – пожал плечами Попаданец. – Может о том, что ты нагрешил в этой жизни так, что тебе места не нашлось не то, что на небесах, но и в преисподне? Может поэтому ангелы хранители и послали меня душу твою спасти да исправить. Ежели я к тебе пришёл. Кому ещё до тебя дело есть, как не ангелам?

Царь вылупился на говорившего так, что казалось, его глаза сейчас вывалятся ему на грудь. Рот растворился, дыхание остановилось. Потом он вдруг всхлипнул, резко вздохнув грудью и закашлявшись, скривился от боли.

– Давай ка я тебе иголки от боли вставлю, – сказал Фёдор и быстро воткнул ему две иглы в точки «вутонг».

Царь облегчённо задышал ровно и глубоко, а отдышавшись спросил:

– Сильно нагрешил?

Фёдор даже отстранился от такой «наглости».

– Ты меня спрашиваешь, государь, сильно ли ты нагрешил? Но как же я тебе отвечу? Не я тебе судья, государь. Я твой слуга, а ты Помазанник Божий. Ты сам себе судья, да Господь Бог. Я могу только перечислить часть твоих мрачных деяний в прошлом и будущем и то, только те, что открыты мне. Говорил же тебе, что не всё открыто предо мной.

– Сказывай, что знаешь, – вздохнул Иван Васильевич.

И Фёдор рассказал, что знал сам и то, что ему рассказали разные собеседники из этого мира. Рассказал без подробностей, просто констатируя факты: убито и казнено столько-то, испорчено девиц столько-то, жён загублено столько-то, крестьян сгинуло столько-то. Были у попаданца в памяти такие цифры, ибо спорили в будущем по этому поводу много и часто. Про поминальный список сказал. «Помнил» Фёдор и другие цифры: о том сколько в это же время уничтожили своих граждан иные правители, но приводить их царю пока не имело смысла. Эти сведения должны пригодиться потом, когда надо будет мотивировать Ивана Васильевича на благие дела.

Царь слушал Попаданца, хмурился, но не перебивал, а когда Фёдор замолчал, спросил, посерев лицом:

– Только худая слава после меня осталась?

Фёдор мысленно усмехнулся, но ответил серьёзно.

– Отнюдь. Много нужных дел для государства Российского ты успел начать и завершить. Но ты и сам их знаешь. Я только худое перечислил.