— Что не так? — хмыкает. — Я развлекаюсь. Пытаюсь превратить эту скучнейшую церемонию во что-то нормальное.

— Ты, блядь, себя позоришь. И нашу семью следом.

— Заговорил, как папочка, — кривится. — Может, тоже меня в психушку сдашь, как он предлагал?

— Кир, блядь…

— Сдашь, — хмыкает. — Не сейчас, но позже. Не выдержишь.

— Я не пойму, ты мое терпение испытываешь или что? Грани дозволенного проверяешь?

— Мне просто все осточертело, — хмыкает. — И плевать, что вам это не нравится. Я уйду тогда.

Кир отталкивается от стола, к которому прислонился, как только мы зашли. Собирается уйти, но я его сюда сегодня позвал, чтобы он был под, мать его, присмотром. Куда он пойдет сейчас, я примерно представляю. Уж лучше пусть продолжает творить дичь на свадьбе. Наши знакомые уже привыкли и не обращают внимания, партнеры отца по бизнесу списывают все на возраст, хотя Киру уже тридцатка. Выбился из пубертата. Я же почему-то думаю о Василисе. Они выбрали одинаковые профессии, я бы хотел, чтобы поладили, но в итоге, помимо знакомства, они едва перебросились парой фраз. И не сказать бы, что эти фразы мне понравились.

— Кир…

Перехватываю его за руку чуть ниже локтя, не даю выйти. Он, блядь, по пизде отправляет свою жизнь, а мне… неожиданно надоело пытаться его остановить.

— Что, Марк? Я мальчик взрослый, если вы все не заметили.

— Взрослый, но поступки и промахи у тебя детские.

— А ты…

— А я, блядь, пытаюсь сделать так, чтобы ты не сел. Твою мать, Кирилл! Ты мой брат!

— Думаешь, я забыл?

Я давлюсь горечью в его тоне. Сжимаю челюсти. С ним всегда было сложно. В детстве, в подростковом возрасте, сейчас, когда ему уже не двадцать. У нас разница в пять лет, но когда я за ним расхлебываю все, что он творит, кажется, что больше.

Кир всегда был трудным ребенком. Наверное, потому что, несмотря на выстраданную беременность матери, нежеланным. Просто так вышло. Она узнала поздно, когда уже аборт делать было нельзя, хотя отец и настаивал. Нам с Мишей было уже пять и восемь. Новых детей родители не планировали. У мамы карьера летела вверх, у отца в принципе на семью не оставалось времени. Мы к тому моменту были уже относительно взрослыми, относились ко всему с пониманием. Мне хватало любви брата, а вот с Киром все вышло сложнее.

После рождения мама сразу спихнула его на няню, вернувшись к карьере и пытаясь снова выбраться на вершину, которую за полгода сохранений в больнице успела променять если не на дно, но на уровень где-то ближе к нему. Кир рос с няней и отчасти с нами. Отчасти, потому что и у меня, и у брата были свои заботы. Школа, дополнительные занятия, секции… Пять и восемь лет — слишком большая разница в детском возрасте. Мы не ладили. В семнадцать я терпеть не мог сопляка-брата, который умудрялся одним присутствием выбесить всех вокруг.

— Может, мне это и нужно, — глухо говорит Кирилл. — Избавить вас от своего присутствия раз и навсегда.

Синдром недолюбленного ребенка, приправленный жгучей ненавистью со стороны отца — человека, который вроде как должен был поддержать сына. Лет до трех отец к Кириллу относился неплохо, даже время уделял, а потом все резко изменилось. Мы думали, что это временно, что у отца были проблемы на работе, но Кирилл отца практически не видел, а когда видел, слышал лишь презрение в его голосе.

Я многое не понимал. Понял лишь со временем. И почему родители развелись, и почему брат на нас не похож вовсе. Мы жгучие брюнеты с карими глазами, крепко сложены. Кирилл был хлипким, светлым и голубоглазым. Не в отца и не в мать. Мы не понимали. Точнее, я… Миша знал и лет в тринадцать мне сказал, что Кирилл только мамин. Примерно тогда родители развелись, и Кир перешел на фамилию матери.