– По документам она моя, права у нас равные. Я ее не рожала. Не воспитывала. Но юридически – я мать.

– Еще совсем недавно ты не хотела ей быть.

И это одна из причин, по которой мы развелись.

– А теперь я передумала.

Она говорит это так, будто выбирает сумочку. Сегодня хочу быть матерью. Завтра – нет.

– Что тебе нужно? – прямо спрашиваю.

Вероника улыбается. Медленно. Ловко. Как хищник.

– Все, что принадлежит моей дочери, – шепчет она. – Ты ведь все записал на нее? Дом. Счета. Бизнес.

Чувствую, как внутри начинает подниматься злость. Холодная. Четкая. Правильная.

– Я не позволю тебе решать, как распоряжаться жизнью моей дочери.

– А вот суд – решит. – Вероника приподнимает подбородок. – Ты – перегруженный работой отец-одиночка. А я – женщина, официально записанная как мать. Думаешь, я не смогу это использовать?

– Только не в этом мире, – отвечаю и отворачиваюсь.

Но внутри я знаю: она не шутит. У нее связи, ресурсы, опыт. И если она получит опеку – она получит доступ ко всему. К Лине и ее наследству.

Я не позволю. Пусть для этого мне придется заключить сделку с чертом

Я найду выход. И он будет законным.

Хотя бы на бумаге.

Поздно вечером возвращаюсь домой. Лина уже спит, свернувшись калачиком под одеялом. На ее лбу прядь волос, чуть влажная от сна. Щека прижата к подушке. Дышит ровно, как маленький зверек.

Присаживаюсь на краешек ее кровати, убираю локон с лица. Она не просыпается. Но я все равно шепчу:

– Я рядом, малышка. Никому тебя не отдам.

В горле встает ком. Потому что я помню. Помню ту ночь, когда все изменилось. Роддом. Я держал на руках крохотное тельце. Она смотрела на меня синими глазами своей матери. Моей жены. Единственной. Мы были настоящей семьей. Мы мечтали, строили планы… Мы были так счастливы целых два года. А потом ее не стало. Слишком рано. Слишком неожиданно. Слишком жестоко.

Я женился на Веронике, когда Лине было три. Тогда я искренне верил, что девочке нужна мать. Кто-то рядом, кто поможет, кто станет поддержкой. Но Вероника так и не смогла стать этой женщиной. Она не прижилась в нашем доме. Не нашла общий язык с Линой. Девочка, скорее, наоборот – закрылась. Вероника холодная, равнодушная и дочь это чувствовала. А я нет. Она так хорошо притворялась, что я поверил. До сих пор не могу себя простить.

Это была самая большая ошибка в моей жизни. Ни тепла, ни заботы, ни любви. Только игра в семью. И теперь Вероника хочет забрать у меня самое дорогое?

Я кладу ладонь на одеяло, прямо на спину дочери. Тепло. Жизнь. Все, что у меня есть.

Я клялся, что никто не отнимет у нее ничего. Ни дома, ни будущего. Ни меня.

Утро начинается с руки дочери в моей ладони. Маленькая ладошка, такая теплая, крепко сжимает мои пальцы, будто я единственная опора, за которую она держится.

Каждый раз, когда она так делает, я чувствую, как в груди будто что-то хрустит. От боли. От страха. От того, что я не знаю, как ей помочь.

Лина молчит. Как всегда. Мы идем в сад, и она не задает ни одного вопроса. Не говорит, как спала, не улыбается прохожим. Только смотрит вперед. Слишком серьезно для своих пяти. Словно уже знает, что мир – это не место для слабых. Не место для тех, кто любит.

Во дворе детей уже выводят на улицу. Кто-то играет в мяч, кто-то катается на машинках. Лина прячется за мою ногу, утыкается лбом в штанину.

– Привет, Лина, – улыбается воспитательница. – Пойдем с нами?

Дочь даже не реагирует.

Я опускаюсь на корточки, поднимаю ее подбородок.

– Все хорошо. Я рядом. Ты справишься. Как всегда.

Она не отвечает. Только медленно кивает.

Воспитательница осторожно отводит меня в сторону.