Павел, опустившись на колени, смотрел на это чудо и глотал слезы. Брат. Последний раз они виделись, когда ему было под сорок.

– Андрюшка… Ты где был?

– Спал. С мамой. Ты дурак, что ли? Я писять, включи свет.

Прошлепал в коридор, дернул над головой ручку, открыл дверь.

– Включи!

Павел опомнился, вышел следом, нажал клавиши – сразу все. Оглянулся. В коридоре стоял трельяж. Тумба с тремя зеркалами. Два по бокам складывались в середину, как книжка, а в рабочем состоянии очень удобная штука, можно со всех сторон себя видеть. Он встал напротив. Это был пиздец. В зеркале отражался какой-то гоблин. Освобожденный только что из Бухенвальда. Тощее тельце с двумя торчащими из убогих с желтыми разводами плавок палками. Пианино выпирающих ребер, острые ключицы, полное отсутствие хоть какого-нибудь мяса вообще везде. Завершала это все голова. Длинные слипшиеся торчащие волосы, удивленно поднятые брови, уши лопухами, гладкое, как тесто, испуганное, вытянутое, словно у инопланетянина, вниз лицо. Единственное, что выпадало из этого убогого натюрморта – глаза. Это не были глаза ребенка. Тяжелый, злой, уставший взгляд более чем взрослого человека.

– Ты еще не одет?

Мама, уже сменившая домашний балдахин на однотонное зеленое платье, снявшая бигуди, возя на ходу по губам помадой, ткнула его в спину. – Бегом давай!

– Мам, дай трусы чистые.

– Зачем? – плюнула она в синюю коробочку, ерзая в ней маленькой щеточкой.

– Я в душ, – глядя, как она намазывает на ресницы получившуюся смесь, сказал Павел.

– Ты же в субботу купался.

Мама подправила пальцем лишнее, распрямилась, покрутилась, оглядев себя со всех сторон, сняла с вешалки желтый жакет.

– Все, я побежала. Каша на столе, после школы не забудьте дома убраться.

«Мы были самостоятельные», – глядя на закрывшуюся за ней дверь, подумал Павел. Грохот обрушившейся в унитаз воды заставил обернуться.

– Выключи, – Андрей вытянул палец в сторону выключателя. – А ты почему не в школе? – засунул он этот палец в нос. Павел присел перед братом:

– Андрюш, ты в каком классе?

– В третьем «В». Ты чего? – улыбнулся клоп, не вынимая пальца.

– А я в каком?

– Гы… Дурак, что ли? Шестой «Д».

– Я в шестом?! – вскрикнул Павел.

– Или в седьмом. Я не помню. Открой мне сгущенку.

– Ты во вторую смену учишься, – вспоминал Павел. – И кто тебя в школу собирает?

– Никто. Сам. Откроешь?

– Как сам? А форму, портфель? А уроки ты с кем делаешь?

– Сам. Пошли сгущенку открывать.

– Сейчас открою, – задумался Павел. – Дневник принеси мне свой.

– Зачем?

– Да просто…

Пока он шарил в кухонных шкафах, Андрей приволок оранжевый, заклеенный переводками ранец, уселся за стол и опять воткнул в нос палец.

– Будешь так ковырять все время – хобот вырастет.

– Как у слоненка?

– Как у слона.

Листая страницы дневника, Павел смурнел.

– Мама смотрела его вчера?

– Ты что? – хохотнул брат. – Как она посмотрит? Она ж в одиннадцать только приходит. А я сразу после Хрюши спать. Ну, ты откроешь?

Радио заливалось утренней зарядкой. Павел закрутил ручку орущей коробочки до нуля, пододвинул брату тарелку с кашей. Маленькая кухонька, метров шесть, со столом у окна, овальный холодильник ЗИЛ, синие до середины снизу стены, как в подъездах позднего мелового периода, газовая плита и штампованная жестяная раковина с мусорным ведром под ней. Яркий красно-белый кухонный гарнитур выглядел здесь как американский ковбой, зашедший в отдел кадров Уралвагонзавода. Как эта заграничная красота появилась в доме, Павел уже не помнил.

– Где мама сгущенку прячет?

– Там.

Распахнув дверцы шкафчика, Павел маленько обалдел. Все пространство было забито бело-синими банками. Малой лопал сгущенку тоннами. С хлебом, сосисками, поливал ею жареную картошку, макароны. Мама работала продавцом в продуктовом магазине и сгущенку отец приносил ящиками. Но когда Андрей научился протыкать дырки в банках и почти весь ящик к вечеру перекочевывал в мусорное ведро, поставки прекратились. Павел достал из ящика ложку, подвинул под нос брату тарелку с кашей и полил ее из только что пробитой банки.