Уже в конце XVI – в начале XVII столетий среди видных европейских мыслителей шла дискуссия о полномочиях и власти монарха. Рассматривая деятельность монарха через его законопроекты, большинство приходило к принципу идентификации монарха и государства, так как старания правителя были направлены на пользу государству и параллельно с этим на укрепление монархии, что возвращает к феномену политической мифологии. Французские мыслители, такие как Ж. Боден138 и С. Саварон139, подчеркивали, что лишь при условии централизации государства в экономической и политических сферах может появиться сильная монархия, а правитель станет гарантом стабильности в стране140. В свою очередь Саварон подвергся настоящему нападению со стороны своих ученых коллег из парижского университета, предположив, что монарх не мог быть выше закона в своей деятельности141. В основном же провозглашался принцип государственного интереса, который накладывал на монарха лишь некоторые ограничения морального плана, что в тот довольно прагматичный век считалось несущественным. Если к этому добавить мнение малоизвестного французского провинциального автора XVII столетия М. Баррикайва, подчеркивавшего верховную власть правителя на всей территории в его государстве, его «истинное право властелина»142, то становится очевидным, что, внедряя в жизнь подобные идеи, общество пыталось защитить себя от социальных потрясений. Таким образом, монарху давалась возможность контролировать весь государственный механизм, как утверждал Ж.-Б. Боссюэ, при этом осознавая, что, руководствуясь интересами государства, правитель не будет затрагивать такую сферу, как фундаментальные основы механизма управления государством, что может привести к дисбалансу общественного развития143. Представляется, что это было механизмом защиты от тирании, который в то же время делал государственный механизм более динамичным.

Несомненно, на развитие теории и практики абсолютизма как «политического мифа» своей эпохи повлияла философия неостоицизма, рассматривающая вопросы подчинения человека идеалам высшего блага. Это философское учение, воссозданное еще в период Возрождения и подвергшееся значительным коррективам со стороны видного голландского юриста Юста Липсия, было проникнуто идеей стабильности и подчинения высшему благу144. В эпоху нестабильности и изменчивости судеб целых народов он выдвигал тезис о главенстве самосовершенствования и самодисциплины, который переносился не только на отдельно взятых людей, но и на целые политические системы. Неумеренная жестокость аристократии, по мнению Липсия, могла быть ограничена лишь сменой морально-этических ценностей, выводя на первое место вместо удачи («fortuna») дисциплину («disciplina») и повиновение («oboedientia»), таким образом давая монарху огромные полномочия, но также и делая его символом и олицетворением государственности, призванным заботиться об общественном благе. Еще одним существенным элементом данной доктрины было выведение также целой иерархии обмана, которая, наравне с таким инструментом, как величие («majestas»), должна была быть основным инструментом монархии в создании четко иерархизированного общества, которое было монолитным благодаря власти монарха. Также указывалось, что для благополучия и величия государства правитель вправе нарушать договоры (perfidia) и даже игнорировать законы и права своих подданных (injustitia)145.

Липсий аргументировал свои идеи, ориентируясь, в первую очередь, на римскую историю, идеализируя период правления Августа (31 г. до н.э. – 14 г. н.э.), который сконцентрировал в своих руках всю полноту власти для выхода из тяжелейшего политического кризиса