Незнакомка отвернулась, красноречиво промокая глаза краешком рукава, но упоминание о маргаритках тут же разбило глупое оцепенение шотландца. Он примирительно шагнул к девушке:

– Да ты погоди плакать! Не сердись, я тут столько вдоль берега бродил – уж всякого себе навыдумывал. Ты же у меня на всю Венецию первая красавица. Ну, прости дурака ревнивого!

Девушка обернулась, и Годелот готов был поклясться, что ее ресницы поблескивают самыми неподдельными слезами, а в уголках губ притаилась улыбка.

– Вечно ты вздора наговоришь, а я уши и развешу. Ну ладно… – Она кокетливо откинула с виска каштановый локон. Шотландец молодцевато поправил шляпу, поклонился и предложил девушке руку. Он все еще не понимал, посреди какой пьесы вышел на сцену, не выучив роли, но не сомневался, что это и есть та самая девица, за чьи слезы ему так строго выговаривала Филомена.

Незнакомка приняла руку и повлекла Годелота за собой в сеть оживленных переулков Каннареджо.

Они не разговаривали по пути. Сначала Годелот ощущал, как от волнения быстро колотится сердце, но теплая девичья рука на сгибе локтя поневоле уводила мысли в другую сторону. Сначала он лишь искоса взглядывал на спутницу, но потом рассудил, что изображать влюбленного кавалера можно и более правдоподобно. Поэтому, уже не скрываясь, посмотрел ей в глаза и улыбнулся, надеясь снова поймать тот же сияющий озорной взгляд. Но девушка в ответ предостерегающе нахмурилась и чуть ускорила шаг.

В иной раз этот молчаливый отпор только раззадорил бы шотландца, но сейчас всколыхнул запоздалую мысль: неужели это и есть девушка его предприимчивого друга? Тогда неудивительно, что она держится недотрогой… И от этого предположения Годелот неожиданно испытал какое-то мерзкое чувство, с досадой понимая, что это обыкновенная зависть.

Полчаса спустя они перешли горбатый мостик через узкий каналец. Девушка выпустила руку шотландца и с поклоном указала ему на опрятную лавочку в квартале впереди, будто провожала заблудившегося прохожего. Она подвела спутника к крыльцу, отперла дверь и с самым респектабельным видом прошествовала внутрь.

Годелот последовал за девицей. А та, бегло оглядев пустую лавку, поманила шотландца за собой к неприметной двери за прилавком. За дверью оказалась полутемная кладовая, пропитанная запахами снеди и приправ. За спиной хлопнула дверь, из полумрака навстречу шотландцу выступила худощавая фигура. Раздался знакомый голос:

– Ну, здравствуй, брат.

Всего секунду Годелот стоял неподвижно, а потом медленно покачал головой:

– Пеппо… Черт тебя подери, Пеппино, мерзавец!.. – пробормотал он и, шагнув вперед, порывисто сжал друга в объятиях.

Уже в следующий миг он ожидал насмешки над своей неуместной чувствительностью, но тетивщик лишь неловко и сердечно обнял его в ответ.

Отстранившись, шотландец грубовато потряс Пеппо за плечи, ощущая, как его, наперекор всем пережитым бедам, затапливает бесшабашный восторг. На миг даже показалось, что все невзгоды позади и осталось лишь посмеяться над месяцами бестолкового метания по недоброму заколдованному кругу. Пеппо же добродушно и как-то совсем «зряче» подмигнул:

– Карманы бы проверил!

А губы вдруг едва заметно, растерянно-беззащитно, передернулись, неуловимо обнажая под шутливой фразой отзвук каких-то тщательно скрытых чувств.

Годелот было расхохотался, но тут же посерьезнел:

– Ты, дружище, кладезь фортелей, ей-богу. Только я к твоим кляксам привык – уже письмо другим почерком писано. Я вчера полвечера размышлял, мне оно предназначено или по ошибке затесалось. – Еще договаривая, он спохватился, оборачиваясь к двери, у которой все еще стояла девица, глядящая на друзей с самым неподдельным умилением. – Сударыня, простите меня, увальня. Я вас не поблагодарил и даже имени вашего спросить не удосужился.