Сегодня было иначе.

Теперь она рассматривала свое отражение более придирчиво, иногда критически качая головой и цокая. Дух Федора, его голос, смех, все его существо еще, казалось, витало в воздухе, вокруг нее и выводило ее из себя. Ей нужно было выходить из комнаты, но она не могла: коленки дрожали, как осиновые листы, и как ими передвигать?!

Когда же она осмелилась и вышла, в нос ей ударил запах свежей выпечки и душистых трав. Постепенно доносились и голоса из кухни…

– … А где ж ты его нашел, сынок?

– На чердаке, матушка, где ж еще. Стой, вот здесь пригорит сейчас…

– Какой внимательный, – и грудной смех.

Алёна заглянула на кухню, и первым ее заметил Федор: на шее его висел все тот же полароид. Жуя мяту и сверля глазами Алёну, он говорил:

– А вот и ваша Соня проснулась, матушка. И кого же вы себе в помощницы нарекли? Она же все дела проспит.

Валентина Ивановна шлепнула его кухонным полотенцем и оставила на плече отпечаток мухи.

– Не слушай его, детка! – Добродушно обратилась она к Алёне и кивком пригласила ее сесть. – Сейчас позавтракаем быстренько, и в путь. Я блины испекла. Федя, достань варенье из погреба, я забыла.

Погреб, в котором женщина хранила все консервы, находился тут же, на кухне, стоило только открыть в полу дверь и спуститься в эту холодную пещерку. Когда Фёдор исчез в бездне, Валентина Ивановна принялась раскладывать по тарелках пышные, усыпанные дырочками, блины по тарелкам и посыпать их сахаром.

– Не выспалась, Алён? – Озабоченно спросила она, усаживаясь рядом.

– Выспалась, конечно, – она попыталась улыбнуться, хотя и не знала, какими черными были круги под ее глазами.

– А погуляла как?

– Прекрасно.

– Фёдор вчера тоже в клуб ходил. Вы виделись?

Алёна кивнула, с трудом жуя блины и запивая их сладким травяным чаем.

Через минуту показался Фёдор с пыльной банкой бурого цвета.

– Не знаю, вроде, яблочное. Пойдет?

Валентина Ивановна прищурилась и подалась вперед, разглядывая банку, а затем махнула рукой.

– Грушевое. Ставь, конечно. Все пойдет.

Они открыли банку, выпуская приторный терпкий запах на волю, раздражая обоняние и аппетит.

– Будешь? – Спросила Валентина сына.

Тот тряхнул головой.

– Рано еще есть: солнце само только встало. Надолго вы на базар?

– Как все продадим. Скорее, до обеда.

– Обед-то он разный бывает, – Фёдор достал ложку и, макнув ее в банку, облизнул вязкую жидкость, – сладкое, жуть! – Состроив гримасу, он положил ложку в раковину.

Алёна же, все время молчаливая, теперь вообще не касалась еды – присутствие Фёдора напрягало все ее нервы. Она даже чай пить старалась беззвучно!

– Авось к трем вернемся. – Валентина Ивановна вытерла губы тыльной стороной ладони. – Алён, не забудь платок взять: там пекло ужасное будет уже часов в десять, как бы тебя солнечный удар не тяпнул.

– Ничего, – отозвался Фёдор вкрадчиво, – вы ее донесете, уж полегче вашей Бурёнки будет.

– Во-первых, Марфуши, а во-вторых, Фёдор! – Она игриво стукнула кулаком по столу.

– Идёмте? – Кротко спросила Алёна, отодвигая тарелку.

– Идем, идем.

Они вышли на крыльцо, где уже стояло четыре крупных ведра и одно поменьше, со смородиной. Все ведра были укрыты платками.

– Я возьму ведра с помидорами и кабачками, а ты бери остальные, с перцами и огурцами. А к маленькому сейчас привяжем веревку и на грудь повесим, так удобно.

После всех манипуляций они были готовы идти в путь. На часах было шесть утра, солнце еще не высоко поднялось над домами и грело приятно, не сильно и пока еще не слепило.

Фёдор вышел их провожать. Алёна старалась не смотреть на него каждые пять секунд, но было сложно: он был тем исключением в мире людей, которому удавалось выглядеть по утрам особенно красивым и свежим.