. Мыслитель противопоставляет жесткой вертикали петербургской монархи традиции швейцарской федерации: если в России политическая структура напоминает лестницу и демонстрирует все минусы централизации, в том числе отсутствие права участия управляемых в управлении, то в кантоне федеративной Швейцарии (в его идеализированном описании у Герцена) не существует властной пирамиды, структура власти там достаточно плоска, чтобы все приняли участие в управлении. Такая структура решает и проблему обратной связи – политические инициативы сверху доходят до всех и каждого.

Однако после подавления февральской революции 1848 г. во Франции и изгнания оттуда в 1849 г. оппозиционных радикалов Герцен, вынужденный покинуть сначала Париж, а затем и Швейцарию, потерял как веру в перспективы развития политического устройства французского типа, так и горячую симпатию к швейцарской федерации. Он осознал, что «все существующие правительства, начиная от скромнейшего швейцарского кантона до самодержца всея Руси, – это лишь вариации одной и той же темы»[128]. Реальность подтолкнула его на поиски иного носителя политического идеала. В то же самое время, как замечает М. Малиа, русское внешнеполитическое ведомство принялось «охотиться» за Герценом[129], в России было арестовано имущество его семьи. Эти обстоятельства навсегда лишили Герцена возможности вернуться домой. Не исключено, что и случившееся стало стимулом к переменам в его мировоззрении.

Тогда-то Герцен и увлекся исследованием самобытного общинного уклада у русского и родственных ему славянских народов: он считал, что крестьянская община является типичной для славян формой общественной организации, сохраненной ими, в отличие от народов Западной Европы, с древнейших времен вопреки всем историческим перипетиям. Ключевую роль общины Герцен видел в ее возможности разрешить противоречие между личностью и коллективом: «Мы же, к счастью, являемся со своей общиной в эпоху, когда противообщинная цивилизация гибнет вследствие полной невозможности отделаться, в силу своих основных начал, от противоречия между правом личным и правом общественным»[130].

Эта тема, приоритет в изучении которой принадлежит Герцену, будет впоследствии вновь и вновь подниматься в работах русских народников. Ее политический аспект – противоречие между личностью и государством: «Европа – я это сказал в другом месте – не разрешила антиномии между личностью и государством, но она поставила себе задачею это разрешение. Россия также не нашла этого решения. Перед этим вопросом начинается наше равенство» [131].

Община, по мнению Герцена, зародилась еще в древних цивилизациях, она является продуктом истории, подтвердившим свою устойчивость. Появившись как родовая, семейная форма, община пронесла через века свой внутренний уклад – в этом отличие общины от иных коллективных объединений, например, артелей, созданных как добровольные объединения свободных индивидов. Легитимность власти общины происходит из согласия ее членов: «Каждый из владеющих землею в общине, то есть каждый совершеннолетний и обложенный податью, имеет голос в делах общины. Староста и его помощники избираются миром <…>. Староста обладает большой властью в отношении каждого члена в отдельности, но не над всей общиной; если община хоть сколько-нибудь единодушна, она может очень легко уравновесить власть старосты, принудить его даже отказаться от своей должности, если он не хочет подчиняться ее воле. Круг его деятельности ограничивается, впрочем, исключительно административной областью; все вопросы, выходящие за пределы чисто полицейского характера, разрешаются либо в соответствии с действующими обычаями, либо советом стариков, либо, наконец, мирским сходом»