Поставив бутылку с вином обратно в буфет, Ваня быстро вышел из столовой и вскоре вернулся со старыми перчатками хозяина. Новые лежали на виду в коридоре. Однако старший лакей, почитавший хозяйский гардероб за великую ценность, которую он был поставлен всячески оберегать, наряду с винными запасами и посудой, логично решил, что лучше выдаст следователю более поношенные. «Мало ли чего, – размышлял Ваня, – а вдруг и правда отравление. Перчатки не вернут. А кожи они тонкой, стоят дорого». В общем, вручил он Курекину маленько потёртые. Тот, впрочем, внимания на этот нюанс не обратил и аккуратно натянул перчатки Радецкого.

– Экипаж подан! – провозгласил дворецкий.

– Пётр Васильевич, идёмте, я вас провожу, – смело заявил Герман Игнатьевич. Гости сочли поступок благородным и весьма отважным, учитывая обстоятельства.

Фёдор, несколько оторопевший от произошедших событий, сделал несколько шагов вслед за начальником, хотя и не так прытко, как Герман.

– Федюнь, ты со мной не езжай, – обернулся следователь. – Возьми пакетик с конвертом и письмом и отправляйся на службу. Пусть проверят, с осторожностью, бумагу. А почерк сверь с приглашениями на предыдущие суаре и рандеву. Не помешает сверить и с домовыми книгами, и другими бумагами. Не думаю, что писал кто из слуг – больно витиеватый почерк, слог выспренний. Но никогда не знаешь…

– Есть, вашблагородь! Выздоравливайте! Дай Бог, чтобы обошлось!

Пётр Васильевич, направившись к двери, махнул рукой в Германовой перчатке.

– Обойдется!

– Ваня, еще просьба, – обратился Радецкий к старшему лакею. – Надо будет написать письмецо Алексею Фомичу и срочно отправить кого-нибудь к нему. Надеюсь, он дома. Если не будет, пусть расспрашивают, куда, мол, хозяин поехал. Мол, дело срочное.

– Понял! Пишу по образцу «вызвать врача к больному»?

– Точно, Вань. Припиши «тяжело больному» и слово «срочно».

Надо сказать, Ваня, будучи не шибко грамотным, с написанием простых вещей справлялся благодаря усилиям Ольги Михайловны. Она составила для него список имен и фамилий, распространенных в Российской империи, а также написала образцы самых распространенных писем. Врачу, бог миловал, писали крайне редко, но образец у Вани был, и он тщательно его переписал, сильно надеясь, что добавленные Германом Игнатьевичем слова вывел верно.

– Я пока не тяжело болен! – прокричал из коридора следователь. – Зачем огород городить!

На его сентенции Радецкий внимания не обратил, и письмо доктору отправилось в том виде, в котором его записал Ваня: «Нижайше прошу прибыть к тежелобольному следователю Курекину Петру Васильевичу срочно по адресу…»

Тем временем в столовой гости пришли в себя и зашумели.

– Гранд кошмар! – грассировала Генриетта Сиверс де Бельфорд, обмахиваясь веером. Графиня, вдова бывшего атташе французского посольства, сама два года назад пережила покушение на собственную жизнь, а потому случившееся на её глазах злосчастье слишком чётко напомнило печальные события.

Граф Сиверс стоял молча, хмурясь и подергивая себя на нервной почве за подбородок. Ефим Карлович, чьи предки были родом из Дании, отличался чрезвычайной бледностью, усов не носил, а довольно длинные волосы собирал в тонкую косу. Скандинавские корни повлияли на его характер, выработав привычку воспринимать с ледяным спокойствием любые события. Однако пять убийств членов «Хранителей истины» и сегодняшнее покушение на шестого – а Сиверс был уверен, что письмо Бобрыкину пропитали-таки ядом – даже его выбили из колеи. По случайному стечению обстоятельств и он, и его жена были почти ровесниками Герману и Ольге соответственно.