А я всего-то хотел подобрать валявшийся кусок хлеба, но торговцы поймали меня, как зверя, накинув на шею аркан. Содрав с меня «повязку молчания», они заставляли меня издавать «звуки рыбы», гогоча и потешаясь, а заодно решая, не продать ли меня какому-нибудь пожилому ценителю булькающих диковин. По их словам, я мог бы стать ценным приобретением, ведь чтобы со мной ни сделали, рассказать об этом я бы не смог. Но самый гнусный из них сказал, что «такой хилый недоносок» не доживет до продажи, и предложил выдавить мне глаза – «всё ж какая-то забава».

Я не сопротивлялся и уже обмяк в его руках, потому что силы мои иссякли. Я думал о том, что благодарен Тебе за решение прекратить мои страдания человека-рыбы, и я бы сказал спасибо Тебе, но не мог. А Ты, склонив голову набок, смотрела на то, как я умираю: петля, накинутая на шею, сдавливала горло, заставляя открывать рот в поисках спасительного крика, на который кто-то мог прийти. Но крючок, на который Ты меня поймала, – был крепче: я по-прежнему оставался нем…

Я уже видел матушку, наполняющую слоеные трубочки кремом, и младшую сестру, которая стояла неподалеку в ожидании, когда мы снова будем играть в прятки за белыми парусами сохнущего белья… Мое сознание расплывалось, превращая простыни в облака… Еще немного, и я бы навсегда остался там, но что-то пошло не так.

Поманив к себе Профессора, легким кивком Ты указала ему на меня и удалилась неспешным шагом, оставив на его усмотрение все, что произойдет со мною дальше. Ты передала ему право выбора. И как всегда, никто не узнает, что послужило причиной такого поворота, какими дорогами Ты вела нас навстречу друг другу, как сплела обстоятельства, в которых мы оказались в одно время в одном месте…

…Профессор

Он выкупил меня, напуганного до смерти, а я, пусть уже очнулся, но все еще не верил в свое спасение, дрожал всем телом, прикрывая рот рукой вместо повязки и не понимая, как преодолеть весь этот ужас. На ватных ногах, не отставая, я шел за этим человеком, выбираясь из жуткого квартала, и думал о том, что при первой же возможности сбегу от него, юркнув в проходные дворы. Там я смогу дождаться темноты и уже под покровом ночи проберусь к своим обгоревшим руинам. Не успел я подумать о собаках, которые могли облюбовать на зимовку наш полуразрушенный камин, как услышал над собой бархатный голос: «Ты свободен и можешь идти… Если хочешь, конечно».

Я впервые взглянул на своего спасителя и замер. Он смотрел на меня с высоты могучего ветвистого дерева, такого родного, сквозь листву которого просвечивало ласковое солнце. Он и сам был человек-солнце с лучистым взглядом, полным сострадания и любви. К своему отчаянию, я был не в силах выдавить из себя ни звука. Но Профессору слова были не нужны. Он внимательно посмотрел на меня, и на глаза его навернулись слезы. Я видел, как ему стало больно. Я даже не думал, что человек может обладать таким даром – чувствовать боль другого человека, как свою. Это сквозило даже в его жестах, я увидел, как бережно он возвратил мне то единственное, что у меня осталось: мою грязную, затоптанную повязку, за которой я чувствовал себя хоть немного защищенным… Будто мне вернули воздух. Благодарный до слез, я протянул ему руку, которая тут же утонула в его теплой ладони, полной неведомого мне доселе доверия.

В тот миг я почему-то передумал бежать, и, кивнув друг другу, мы ушли от всего, что осталось где-то там, за городской чертой, куда я, точно знал, больше не вернусь.

Несмотря на страх перед неизвестностью, в глубине души я радовался, что наконец удаляюсь от своего прошлого, от города, не дающего мне дышать, потому что дым того пожара все еще стоял в легких. Дрожь моей руки передавалась Профессору, и пока мы шли, он успокаивал меня своим удивительным голосом, говоря не совсем понятные вещи о том, что страх живет только внутри нас и является уникальным ресурсом, вопрос лишь в том, как его использовать. «Вопрос как всегда в выборе, мальчик мой», – сказал он и стал моим наставником и проводником в Мир Добра, в которое я перестал верить, но которое ко мне все же пришло…