– Меня зовут Эрнст Орвик. – представился мужчина явно не моложе сорока – Полагаю, ты осведомлен о последних новостях.

Старший перешел сразу к сути. Второй мужчина, еще достаточно молодой и, судя по всему, неопытный, молчал, но настойчиво сверлил меня взглядом, отчего становилось еще более некомфортно.

– Матс?

Я ответил несколькими короткими и резкими кивками, стараясь отвлечься от назойливого взгляда.

– Хорошо. Тогда сразу к делу – что ты думаешь по этому поводу? По поводу убийства Филипа Хоконсена.

Эрнст уточнил про Филипа, хотя все понимали, что этого не требуется. Видимо, из-за того, как я вздрогнул, услышав знакомое имя, мужчина не торопил меня с ответом. Откровенно говоря, отвечать не хотелось совсем. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

– Раз Вы спрашиваете, ничего хорошего.

Озвучил я свои мысли. Разумеется, если бы не пришли и не спрашивали, в целом, про убийства, тем более детей, трудно думать что-то хорошее, но, по крайней мере, конкретно для меня и ничего плохого в обычных ситуациях нет.

– Ты предполагаешь, кто это мог быть?

Меня порядком достали его вопросы. И так понятно, к чему клонит мужчина, зачем озвучивать то, что для нас всех очевидно? Но, раз они пришли, видимо, скоро это станет очевидно для всех. Или, может, новости о том, что никаких следов найдено не было, и по всем предварительным оценкам это убийство – дело рук того же маньяка, о котором ранее все говорили, уже распространились в утренних СМИ.

– С момента похищения предполагал – признался я – Как только увидел фотографию того мальчика в новостях.

– Ясно… – офицер перевел взгляд на своего коллегу, с минуту размышляя над дальнейшими словами, но потом снова вернулся ко мне – Матс, ты можешь нам что-то рассказать?

– А?

Что они хотят услышать было и вправду непонятно. Что-то рассказать… Почему в вопросе нет абсолютно никакой конкретики? Я даже среагировать не успел, как в голове уже начали всплывать воспоминания вчерашнего дня, позавчерашнего, когда мы нашли Филипа и даже двухнедельной давности, когда я узнал о его пропаже. А, может… Да, нет. Он точно не намекал на мою возможную причастность! Это просто нелепо.

– Может, ты сможешь вспомнить какую-то информацию, которая бы оказалась для нас очень полезной. – разъяснил Эрнст – Я знаю, что с тобой пытались поговорить, когда ты пришел в себя, сразу после твоего побега, но ты не сказал ни слова. А потом просто отвечал, что ничего не помнишь, так что у нас все еще не было никаких улик. Возможно, сейчас ты сможешь предоставить нам информацию?

В его черных глазах была так отчетливо видна надежда, что мне стало жаль. Однако с тех пор мой ответ не поменялся, и я чувствовал, что, сообщив его офицеру, лишу надежды и его, и многие семьи, в которых прямо сейчас растят голубоглазые, светлокожие, темноволосые мальчики от четырех до двенадцати лет, и, скорее всего, себя.

– Извините, но я по-прежнему ничего не помню.

Я опустил голову, чтобы избежать зрительного контакта. Мне было очень неловко, но, кажется, полицейские трактовали мой жест неоднозначно, и молодой мужчина, впервые открыв рот, подтвердил это:

– Если тебе страшно нам говорить, то ты должен знать, что все твои слова конфиденциальны и будут использованы только для поимки преступника.

– Я не боюсь! – я опроверг его слова, хотя, разумеется, в них была правда. Я чертовски боюсь, но совсем не того, что могло бы случиться, если бы я рассказал им все, что знаю. Я боюсь именно потому, что не могу ничего сказать, а значит и не могу надеяться на собственную безопасность. – Я правда ничего не помню. – Я коснулся затылка, где за волосами красовалась выжженная цифра восемь – Признаться, если бы не этот шрам, я бы уже сомневался, что вообще был одной из его жертв.