– Я спрашиваю, – повторила Нефертити, – ты уверен?

Он уклонился от ответа. Его величество сказал:

– Лев заплакал…

– Я очень сомневаюсь в тех, кто нас обороняет. И от кого обороняют? От друзей?

– Лев залился горючими слезами…

– Меня – от тебя?

– Он плакал, как ребенок-несмышленыш…

– Или тебя – от меня?

– Ему опротивел белый свет.

– Вот именно: опротивел!

Фараон увлекся собственным рассказом:

– Почему огорчился мудрый лев? Не потому, что был голоден и упустил свою жертву. Это полбеды! А потому, что так и не понял, о чем же думал пустынник… Мои враги, Нафтита, порою мне кажутся подобием того льва.

В комнате стало тихо.

В этот полуденный час дворец как бы замирал. Солнце давило. Как гранитная глыба.

Ее величество сказала:

– Наконец-то мы добрались до сути нашего разговора. И я хотела бы его продолжить. Не по-семейному. А как люди, заинтересованные в судьбах страны.

– Согласен! – Эхнатон привстал и уселся напротив жены – глаза в глаза, лоб ко лбу.

Она разлила вино. Подала ему чарку.

О, эта прохлада подвалов Ахетатона! Что сравнится с нею? Разве сыщется что-либо подобное в целом свете?.. Он пригубил… Нет, не сыщется! Еще раз пригубил… Нет, такое вино только здесь, в благословенной столице Атона!..

– Мы поведем с тобой, Ахнаяти, разговор политический.

– Я готов к нему.

– Как будто бы мы не муж и жена, а единомышленники, ищущие путей к общей цели.

– Хорошо, Нафтита.

– Мы давно так не говорили. Правда?

– Пожалуй.

– Я не хочу доискиваться – почему?

– Ты права. Не надо.

У нее задвигались широкие ноздри. Вот-вот пойдет из них пар, как от шипящего котелка над костром. Ее глаза и без того были чуть навыкате, а тут, казалось, выскочат из орбит…

– Я буду говорить о своих ощущениях. Сначала о них. Ты, по-моему, готов пойти на сделку со своими противниками. Не пытайся возражать, не выслушав меня. Мы здесь одни, и я имею право свободно высказать свое мнение.

– Я слушаю, Нафтита.

– Сделка с противниками – самый гибельный путь, ибо он ведет к половинчатости. Если она – не уловка. Для маневрирования. Для отвода глаз. Для обмана противника… До сих пор ты шел прямой дорогой. Все говорили: вот фараон, идущий прямо! Но с некоторых пор ты пытаешься свернуть с нее… Дай мне договорить, Ахнаяти. Дай договорить… Я говорю тебе: ты подошел к пределу и стоишь у черты. Перешагнешь ли ее? Останешься ли ты по эту сторону черты или по ту? Будешь ли прыгать через пропасти в один прыжок или в два? Год тому назад я на все эти вопросы отвечала бы в твою пользу. Сейчас я все больше и больше сомневаюсь в том, что ты идешь своей прежней дорогой.

– Ты кончила?

– Нет. Этот верзила и мясник Хоремхеб делает все для того, чтобы начать войну и на Севере и на Юге. Кому нужна война? Твоим противникам! Они мечтают о ней. Спят и видят ее!

– Войне не быть, – сказал фараон мрачно. Но не очень уверенно.

– Хоремхеб страстно желает ее. Он всячески поносит нас, обвиняя в трусости. А я говорю: если он хочет воевать – пусть воюет. Только без Кеми! Только без наших юношей! А сам! Один на один с хеттами. С Митанни. И с кем ему еще доведется помериться силой. Меч у него есть. Голова, которую можно срубить, тоже на месте. За чем же дело стало? Иди, Хоремхеб-храбрец, и воюй!

Она так разволновалась, что опрокинула кувшин. Красный, кровеподобный сок разлился на полу. Эдакой зловещей струей…

– Если все это говорится для того, чтобы переубедить меня, – сказал фараон, – то это – напрасный труд. Нет более убежденного мирного человека во всем Кеми, чем я. Даже сам первый жрец Эйе не может в этом отношении сравниться со мной. Меч мой, как утверждают мои враги, ржавеет в кладовой, а боевая колесница скрипит несмазанной осью. И очень обидно, Нафтита, выслушивать слова, которые прямого отношения ко мне не имеют, но направлены в самую середину моего сердца.