Дядя Толя покачал головой:

– Неужели ты устал от нас?

–Что ты?! – испуганно произнес Александр Сергеевич. – Дело вовсе не в вас.

– Саша, ты не представляешь, какие проблемы наживешь, если вернешься в деревню! Оставайся, пристрою тебя к нам. Станешь нашим функционером. Золотых гор не обещаю, но после выборов!.. Или ты из—за стишков своих убиваешься?! Неужели из—за рассказиков захандрил?..

На это Александр Сергеевич ничего не ответил.

– Пойду я, пожалуй, спать, – сказал он после некоторого молчания. – Устал.

– А как же Алла?

– Найдет себе другого…

– Смотри, Сашка, не веришь ты мне! Но придут ОНИ, и останешься ты в своей деревне на веки вечные, и будешь телятам хвосты крутить! ОНИ всех поэтов в колхозники переведут.

– Ты ведь говоришь, что они не пройдут…

– Да! Потому что мы костьми ляжем, но не пропустим их! – неожиданно рявкнул Анатолий Васильевич. – Но бойся, мотай на ус: кто не с нами сейчас, тот с ними!..

– Спокойной ночи, дядя Толя, – оборвал его прокламации Александр Сергеевич.

– Решай, Саша. Решай, в какой лодке плыть и с кем плыть, – сказал ему напоследок дядя.

Загвоздка была в том, что Александр Сергеевич считал себя литератором и поэтом. Изредка в тематических номерах местной газеты печатали его стихи и небольшие рассказы. Раза три его имя появлялось в литературном альманахе. Другой бы этому радовался, но на Александра Сергеевича достигнутое лишь навевало тоску, так велики были его амбиции.

На утро за завтраком ночной разговор повторился. За столом, как и следовало ожидать, поднялся крик. В бой вступила супруга Анатолия Васильевича. Она то бледнела, то вдруг становилась багровой и выкатывала бесцветные глазки, но на племянника впечатление так и не произвела.

Весь последующий день Александр Сергеевич укладывал вещи и, томимый предчувствиями, перелистывал блокноты с черновыми записями. Вечером появилась Алла, и несколько часов кряду продолжался у них неприятный и совершенно бессмысленный разговор с заламыванием рук над головою и обильными женскими слезами.

Утром следующего дня Александр Сергеевич съездил на бывшую работу, взял расчет и деньги по остатку. Полагалось на прощание гульнуть, посидеть с бывшими сослуживцами за бутылочкой. Но заходить к ним он не стал, потому что был зол на этих людей за редкостное равнодушие.

По факту же все было готово к отъезду, и оставалось ему только перелистывать черновики и проклинать судьбу.

– Это дело поправимое, – Сергей Никанорович пнул по четверти. – Летом подтяшем, подправим. Жить можно. Ну, проходи, что ли, новый хозяин!

Он звякнул замком. Жутко заскрипела несмазанными петлями дверь, и Александр Сергеевич переступил порог родительского дома. Просторные сени были заставлены старинными «горками» и лавками. В небольшое оконце падал со двора тусклый свет.

Они прошли в дом. Сергей Никанорович тактично кашлянул и пробормотал что—то вроде: «Вот и новый хозяин!» или «Вот с однова и хаза!» Снял шапку и сделал такое движение, словно хотел перекреститься.

– Печи протопишь, – размеренно говорил он. – А так—то дом теплый. Правда, первое время сыровато будет, так что дров не жалей. Все одно здесь зады менять надо, так что стайки ломай, не стесняйся. – Он посмотрел на Александра Сергеевича. – Мебели, вроде, хватает. Матрасы у меня возьмешь. Девку тебе добрую справим! – Сергей Никанорович хохотнул и заторопился: – Пойду, доски от ставней оторву. А ты устраивайся.

Как только он вышел, с Александром Сергеевичем случилось что—то вроде полуобморока. Стало ему вдруг нестерпимо тяжело, но вместе с тем все чувства чрезвычайно обострились. Александр Сергеевич слышал, что происходит на улице, и ощущал сумеречное дыхание брошенного на долгие годы дома: неясное поскрипывание половиц и шорохи. Ему вдруг показалось, что от давно нетопленных печей тянет теплом. И в тот же миг сердце его сжала тоска. Он почти не помнил родителей и почти забыл этот дом.