– Великий поэт, – глухо, как сквозь радиопомехи пробивался голос стюардессы, – считал, что Тверь и есть сказочное Лукоморье, и именно здесь произрастает сказочный дуб, вдохновивший его на создание бессмертных произведений…

– А мы будем лететь ровно сто одну минуту? – перебили ее, словно от этого зависела судьба полета.

– Мы будем лететь точно указанное время…»

На следующий день после полудня я сидел в одних трусах перед телевизором и прихлебывал из глиняной пивной кружки горячий чай. Голова у меня была вялая, думать не хотелось совершенно и все время клонило в сон – спать я лег только в третьем часу ночи.

По телевизору показывали какую—то испаноязычную дребедень. Я переключил каналы, в надежде найти что—нибудь приемлемое, но эфир был до отказа забит телевизионными играми, американскими мультфильмами и рекламой. Так что не осталось ничего другого, как вникать в полную страсти жизнь латиноамериканских героев. Актеры были как на подбор: ясноглазые и светловолосые. На мой взгляд от своих латинских сородичей они унаследовали только язык да способность создавать проблемы на пустом месте.

Глядя на них, я ни к селу, ни к городу, вспомнил знаменитые виды античных музеев под открытым небом. Подумал, что в Вечном Городе было все—таки тесновато, а в банях, верно, и вовсе не протолкнуться. Пятьдесят тысяч зрителей Колизея, легионы цезарей. Рай на костях – мечта нацистов всех рас и цветов кожи.

Додумавшись до этого, я завалился на диван и стал размышлять над тем, чем бы занять остаток дня. Не сходить ли снова на отцовскую квартиру?.. Но по зрелому размышлению все же утвердился в мысли, что тащиться через весь город только для того, чтобы бессмысленно слоняться из угла в угол по опустевшему родительскому гнезду, нет у меня ни сил, ни желания. А вот только вчера придуманную шутку попробовать стоило. Я почесал кончик носа, с минуту наблюдал пляжную сцену из сериала с энергичными намеками волоокого «жеребца» и ответами надменной девицы в вечернем платье…

И вдруг снова неуверенно толкнулось сердце в груди, второй раз за эту неделю: «Да неужели несет нас всех к краю пропасти?» Ведуны и прорицатели, астрологи, скрытые учения, идея сверхчеловека и сверхнации… К какому водовороту человечество неудержимо тащит? И вспомнил страшного, косматого Гогу Черного по кличке Наркотик, настоящего имени и фамилии которого никто не знал. Вспомнил, как он пристально вглядывается в лицо своего пациента, словно хочет сожрать его за один присест, что—то спрашивает невнятным, булькающим голосом, а потом неожиданно наносит несколько стремительных, жестких ударов кончиками пальцев, от которых больной почти теряет сознание, сгибается пополам и ловит ртом воздух. А Гога похлопывает его по спине и приговаривает: «Это ничего. Теперь уже ничего. Теперь…» И сотни таких разрозненных фрагментов складываются в невероятную мозаику, для завершенности которой недостает чего—то малого – пьедестала, например, или олимпийской вершины, чтобы увидеть этот пазл собранным.

Я хмыкнул, огляделся по сторонам и старательно пошмыгал носом. Вообще, сделал все, что обычно делает человек, за которым наблюдают через замочную скважину. Поднялся с дивана и прошел в прихожую к телефону.

На столике лежала найденная вчера записная книжка. Я открыл ее наугад, прочитал фамилии и номера телефонов: «Бочкарев, Девятов, Талашманов… Чуркину – шкаф… 555—17—34 – Виктор Григорьевич… Венгерск. Шкаф… Семенова – столовая… 197226…»

Я поискал хотя бы примерные даты, когда были сделаны эти записи, но ничего не нашел. Номер телефона на этой страничке был только один и принадлежал он неведомому Виктору Григорьевичу. Я еще немного поразмышлял над своей глупой шуткой и внезапно пришел к выводу, что не такая уж она и глупая, а, по сути, и не шутка вовсе. Снял с телефона трубку и набрал номер Виктора Григорьевича. Басовито загудел вызов, в телевизоре дико закричали и принялись стрелять. От неожиданности я вздрогнул, поднял глаза и увидел свое отражение в зеркале.