У неё получилось только повесить постиранный плед на сушилку, быстро одеться и выйти на улицу. Не хотелось завтракать, даже лишнюю минуту находиться в гостиной, переполненной смесью парфюмов, ни один из которых девушке не нравился. Дом, служивший ей раньше надёжным убежищем, в один миг опротивел, выталкивал её к выходу. А она шла, надеясь избавиться от отвращения к своей излишней доверчивости, веры в людей. Словно слепой младенец, который внезапно прозрел, дочь шерифа видела искажённые, размытые вещи так чётко, что глазам становилось больно.

Всю дорогу до больницы мысли продолжали занимать воспалённый разум, перепрыгивая с одной извилины на другую, доводя до головокружения и боли в висках, которые словно сжали тисками. Шелби сама не заметила, как ноги привели её в больницу, а знакомая медсестра, пару секунд назад болтавшая с регистраторшей, зачем-то решила сопроводить гостью до знакомой палаты. Голова была забита тяжёлыми раздумьями, а тело само начинало дрожать, будто помнило, что происходило с ней вчера утром. Но на этот раз её не завели внутрь, только сказали что-то и всучили прямо в руки какую-то бумажку.

Затуманенный взгляд серых глаз зацепился за яркий герб Табеса, напечатанный на тонкой брошюрке всё в том же левом углу, прямо как в памятке, которую показывал Дженкинс. Девушка мгновенно очнулась, вынырнула из потока мыслей, как из глубоко озера, громко втягивая носом запах медикаментов и хлорки. Несколько секунд понадобилось ей, чтобы осмотреть узкий, полутёмный коридор и успокоиться. Место это она сразу узнала, ведь просидела здесь несколько часов, прежде чем её отца привезли сюда из операционной. Не составило особого труда понять, что яркую бумажку с изображением одной из улиц Круделитаса на обложке ей дали, чтобы она заняла себя хоть чем-нибудь. У шерифа Эртона в гостях сейчас была медсестра, поэтому следовало подождать. Но по сравнению с четырьмя часами жалкие тридцать минут казались секундой.

И часть этого времени была потрачена на бессмысленное разглядывание маленького чёрного щита с изображёнными на нём уравновешенными золотистыми весами с серебряными чашами. Минималистично, банально, но зато герб, красующийся на местных флаге и печатях, даже на никому не нужной брошюре, отражал суть истории и дела, с которого началось существование Табеса, как независимого государства.

Шелби кусала губы, жалея, что оставила памятку о Виварии дома и не смогла повнимательнее прочитать условия и возможности, которые Апекс обещал подарить каждому добровольцу. Она только помнила о том, что единственной выгодой для людей, поступивших туда, была не маленькая стипендия, а в дальнейшем – заработная плата. Но никто не удосужился написать о том, что новоиспечённые работники Экзувия вместе с высокооплачиваемой должностью получат к концу обучения уйму седых волос, большую ответственность не только за собственную жизнь.

Хоть в одном Дженкинс был прав: Виварий – кладбище для слабых подопытных мышей, которые стали жертвой естественного отбора. Как и в дикой природе, там будет работать принцип: «Убей или умрёшь сам». И никому нет дела до того, что добровольцы тоже выросли в социуме, а не в конуре, что они просто желали роскошной, беззаботной жизни. Те будут обычным куском мяса, который не жалко кинуть на растерзание тигру ради спасения собственной шкуры. Только этим и занимался Апекс во благо людей. Никто из них не собирался поднять тучную задницу с мягкого кресла и встать на защиту любимого правосудия. Они были императорами в Колизее, наблюдали с высокого балкона, держали огненный меч возмездия чужими руками, когда их ладони были чисты.