К тому же оба они были холостяки, это притягивало интересных женщин. Ведь культурное пространство образовывается из двух составляющих: талант и вертихвостка.

В недавнем прошлом, в стране театра и стихов, которая нам так не нравилась, культурные пространства соображала власть. Да, это было казенно. Это были семинары, объединения, творческие вечера. Но казенность приема легко переходила в стадию легкого опьянения. И тогда культурное пространство не казалось недостижимым.

Сегодня в мире существует только злобный лай наживы. С каждым новым днем убеждаешься, что это еще не предел.

Пределом должна стать быстрая ходьба по тротуару. Даже обэриуты имели цели ходьбы по тротуару. Сейчас ее не стало. Не стало открытых редакций газет, где можно поболтать. Не стало завлитов, с которыми пили чай. Не стало авторских и актерских читок пьес. Не стало ресторанов Союзов писателей, журналистов, архитекторов.

Везде злобный лай наживы.

Что говорить! – не стало издательств, где каждый редактор имел свой комплект авторов и процесс издания книги сам по себе был культурным пространством… Ах, да! Ведь не стало и толстых журналов, чьи волны принимали столько мелких и крупных судов, где часто дул попутный ветер, а главный не всегда был дурак.

И кто убил эти маленькие миры?

Я их убил, своими руками.

Я с издевкой, с презрением и талантом выкорчевывал всё советское. Я писал статьи. Мои пьесы были полны яда. Моим рассказам не хватало воздуха в том мире демагогии и растерянности.

Да! Именно растерянностью объяснялись нелепые и страшные объятья рабоче-крестьянской власти. Они не были удушающими – только глупыми и неуклюжими.

Я презирал их. Я своими руками разорвал отношения и расчистил дорогу. Понимал ли я, кому я расчищаю дорогу? Неужели хотя бы один миг я самонадеянно думал, что себе? Конечно, нет. Нам!

Но кому – нам? Сорокину пригову вик ерофееву?

Там не было «нам». Там было культурное пространство, которое закрылось, кажется, навсегда. Потому что пространство Интернета, куда вход свободный, уже никогда не повторит склоненных над стаканами голов, теперь уже седых, лысых и в белой кости черепов.

По меньшей мере пять уровней литературы существует сегодня в России. Мы все помним советскую двойную литературу: официальную и самиздат. Можно добавить сюда эмигрантскую, но она после смерти Набокова приобрела все черты самиздата – политизированность, отсутствие зрелого мировоззрения, ироничность, которая подобно коррозии съедала индивидуальность.

Пожалуй, никто в СССР так не ждал свободы, как писатели. И никто не был этой свободой так нокаутирован. Естественно, я выношу за скобки литературу номер один – коммерческую (Акунин-Маринина) и литературу номер два – погребальную (Пригов-Сорокин-Вик. Ерофеев).

Про второй номер стоит сказать несколько слов. Можно было бы назвать эту литературу литературой реванша, но рука не поднимается. Люди, орущие второе десятилетие, никогда не были обиженными. У них была своя публика, центровая, московская (и только московская! можно добавить сюда, например, Климонтовича, Рубинштейна, это ничего не изменит), и реваншироваться они собирались в самом суровом смысле – погребальном.

В каком-то смысле вторая литература (для удобства будем называть по номерам) зеркальна РАППу: то же стремление похоронить старый мир, та же злобная риторика, та же бессмысленная стилизация под старые формы с якобы новым содержанием. Правда, если рапповцы старательно подчеркивали свою кондовость, будучи достаточно грамотными людьми, то погребальщики все на изыске. Хотя и Сорокин, и Пригов и, особенно Вик. Ерофеев не знают, что такое единственные слова. У них словесный понос веером, в любую заданную сторону. Не случайно Пригов мечтал о миллионе стихов, а Сорокин поражает мармеладных москвичек блочной чернопорнухой, которая не становится даже общественным скандалом, поскольку не обозначает ничего, кроме фонетических значков. И на этом прекратим о литературе сорняков: ельцинская помойка не могла дать культурные злаки.