Летописцы и, чуть позже, историографы и ученые раннего периода Нового времени используют всю палитру классификационных возможностей, как вероятных, так и абсурдных. Порой они действуют, используя метонимический принцип и распространяяя некое частное наблюдение или признак на все в целом, или же сооружают из подручных средств настоящего оборотня. Так, «Швейцарская хроника» Штумпфа объединяет признаки изгоев и паломников в единую картину семилетнего покаяния с религиозной подоплекой.

Однако, когда цыгане еще в «Диариум Сексеннале» за 1424 г. Андеаса Регенсбургского идентифицируются как «тайные осведомители в стране»[20], а затем в имперских юридических документах за 1498 и 1500 гг. – как «разведчики / шпионы / дознаватели в христианской стране»[21], т. е. как шпионы вражеской турецкой армии, то картина, не подтверждаемая никакими доказательствами, оказывается совершенно другой: незнакомые кочевники, перемещение которых объясняется сбором информации. В обоих случаях мы мало узнаем о пришельцах и лишь кое-что о том, как с ними обошлись местные жители. Паломникам с Востока на небольшое время предоставляют кров и кормят из милости. Шпионов с Востока преследуют, наказывают и изгоняют безо всякого сострадания. Примерно с 1400 г. паломники получают уже достигнутый ими ранее статус признанных чужаков. Религиозные причины их действий прочно привязывают их к посещаемым ими сообществам и закладывают определенное доверие к ним. Однако из этого отнюдь не следует притязание на признание на длительный срок. Предполагаемого шпиона в случае возникновения подозрения ждет моральное презрение, перед ним запирают двери. Вместо доверия царит страх, что шпион причинит ущерб сообществу людей. Недоверие, бдительность, контроль и предусмотрительность помогают держать дистанцию по отношению к опасному чужаку.

Летописи изобретательны. Их дескриптивный репертуар обширен: силуэт, выделяющийся на привычном фоне, яркие черты, остающиеся в памяти, истории, призванные навести порядок в хаосе преданий, наблюдений, сообщений, догадок и слухов, занудных переливаний из пустого в порожнее и смехотворных выдумок. Не одна только парочка перепуганных немецких городов, озабоченных расходами на благотворительность, отмечает в своих анналах прибытие цыган. По всей Европе местные жители реагируют подобным образом, словно они только и ждали того, чтобы у них перед глазами помимо евреев появился другой народ, на примере неевропейского, таинственного образа жизни которого можно измерить дистанцию по отношению к собственному миропорядку. Достаточно будет назвать лишь несколько мест и стран, из которых до нас дошли сведения о цыганах: помимо многочисленных немецких и швейцарских городов, начиная с Любека до Аугсбурга, далее – до Берна, это еще среди прочих и Брюссель (1420), Девентер (1420), Неймеген (1428), Болонья и Форли (1422), Милан (1457), Париж (1427), Барселона (1447), Львов (1444), Вильнюс (1501), и, наконец, города Шотландии (1505), Дании (1511), Швеции (1512), Англии (1514) и Финляндии (1540). Почти сразу европейские путешественники, отправляющиеся в паломничество на Святую землю, начинают во время своего тяжелого и опасного пути поиски «египтян». В летописях, посвященных 1482, 1486 и 1498 гг., утверждается, что «родина цыган»[22] якобы обнаружена на полуострове Пелопоннес в портовом городе Модон. Путешественники предостерегают об опасности столкновения с цыганами, которые, как и евреи, говорят, выдают богатых паломников туркам, вымогая у них выкуп[23].

Упоминание бедняцкого поселения кузнецов в Модоне, несмотря на очень скудные источники, может считаться серьезным указанием на то, что Южная Европа была основным местом обитания цыган до их переселения на север и запад. Иначе как можно толковать в хрониках формулировку, что цыгане пришли издалека, если при благоприятной погоде на путешествие из Аугсбурга в Базель затрачивали более недели? Когда они доставали охранные грамоты венгерского и немецкого короля, а позже – императора Сигизмунда (1368–1437) с печатью, поставленной на них в богемском городе Ципсе, а также охранные грамоты папы римского, летописцы уже не задавались вопросом об их последнем и предпоследнем месте пребывания, которое могло находиться совсем недалеко. Их любопытство обращено было на сообщаемые ими легенды о происхождении из мифических времен и мест.