, и поднялся вскоре до легендарного образа разбойника, чья слава удерживалась еще долго, перейдя из XVIII в XIX столетие[550], государство перестает довольствоваться изобличением и наказанием преступников. Интерес к надежной информации о происхождении, детстве и юности, характере и духовной жизни преступников растет. Их истории продолжают удовлетворять пристрастие публики к сенсациям, однако они служат одновременно в качестве нуждающихся в тщательном документировании и оценке образцов ошибочного человеческого развития во времена возрастающей роли разума и всеобщего прогресса цивилизации. В этом они сравнимы с просветительскими экспериментами по воспитанию «диких детей». Каждый «друг людей», подытоживает анонимный автор «Ханникеля», учится тому, «как много бедствий и грубости царит среди его братьев, даже при всех инициативах нашего столетия по просвещению и улучшению положения»[551]. Образ жизни цыган приводит, по его мнению, к «вредным отродьям человечества»[552] и все вновь и вновь порождает «тигров в человечьем обличии»[553]. Куда бы он ни обратил свой взгляд, всюду ему попадаются подлые люди: «Дед Ханникеля, имя которого – маленький Конрад – было в свое время у всех на слуху, с хрипом выдохнул свою жизнь в Гисене на колесе, а тут в тот же день оба его брата неподалеку были повешены»[554]. Как бесчестная описана также мать Ханникеля, которая «сама не удостоилась в свое время воспитания, и, приученная с юности к порочной жизни без религии, не видела никакого смысла в священных и возвышенных предметах, и была глупее, чем скот, и даже с яслями Господа своего не ознакомилась»[555]. Лишившись отца, Ханникель и его брат Венцель могли безнаказанно и беспрепятственно развивать свои вредные планы и без напряжения вести приятную жизнь. Возвратившись вместе со своей матерью в цыганское сообщество после краткого периода оседлой жизни в качестве погонщиков гусей и свинопасов,

С помощью приписываемой цыганам издевательской песни анонимный автор наглядно и интересно подчеркивает образ самодостаточной, сплоченной, далекой как от буржуазной, так и от крестьянской жизни паразитической культуры. Хотя «Творец даровал им рассудок, здоровье и необходимые физические силы»[557], и тем самым возможность трудиться, они пользуются ею лишь изредка, как Ханникель, когда он работает «егерем»[558]. Не демонстрируя осознания безвыходности социального и экономического положения неимущих низших слоев на пороге перехода к индустриальному обществу, автор описывает в общих чертах «цыганское» общество:

Венцом их беззакония и здесь выступает сексуальная неразборчивость: «Как только от них уходит одна сожительница, неважно, каким образом, они тут же берут себе другую, не особенно печалясь. Часто бывает, что они держат двух, а то и больше сожительниц одновременно»