…без предупреждения открывать огонь, расстреливать их, давать зуботычины, избивать, и никто, застреливший или иначе доведший до смерти одного или более из этих стоящих вне закона грабителей и надругавшийся над ними, не нарушит никакого закона и не обязан платить за это никакого штрафа[158].
В другом указе «за каждого убитого назначается премия в размере одного кёльнского дуката»[159]. В сословном обществе со строгой иерархией объявление вне закона влечет за собой только одно следствие: право убивать того, кто из общества исключен. Это право наделяет низшие сословия и даже оседлых, но стоящих вне сословий соучастием в насилии, даже если оно очень ограничено и направлено вниз или вовне. Оно легко приучает рассматривать людей, подобных цыганам, как бесправных и не имеющих ценности, и в христианской парадигме обращаться с «братьями нашими меньшими» как с исчадиями ада.
Некоторые случаи обращения с объявленными вне закона цыганами люди не забывают. В качестве «охоты на цыган» они остаются в памяти, и в XVIII в. в эпоху Просвещения вызывают возмущение. Кажется, самое раннее утверждение принадлежит Иоганну Рюдигеру, автору первого критического очерка о происхождении и языке цыган, который пишет, «что еще буквально 40 лет назад во время большой облавы на маленький двор в Рейнланде была застрелена мать с младенцем»[160]. Генрих Грелльман (1756–1804) продолжает эту тему в своем труде, которым он прославился в Европе как исследователь цыган[161]. Его версию с противоречивыми приукрашиваниями рассказывают вплоть до наших дней, причем поисками достоверного источника никто не озаботился. В 1866 г. один писатель сравнивает произошедшее с колониальным геноцидом:
Похоже, их расстреливали с тем же хладнокровием, с каким бешеные янки охотятся в дремучих лесах Северной Америки на ничтожные остатки бедных краснокожих. Так, в охотничьем перечне одного маленького немецкого княжества на 1700 год среди прочей застреленной дичи указана цыганка и ее младенец[162].
Эту же историю рассказывает автор культурно-исторического описания, а также Густав Фрайтаг (1816–1895) в своей широко известной книге «Картины из немецкого прошлого»[163]. И даже в 1930 г. румынско-американский писатель Конрад Берковичи (1881–1961) в своей книге «The Story of the Gypsies» умело клеймит это происшествие как позорный, бесчеловечный поступок, добавляя ряд недоказанных деталей: «Осенью 1826 года благородный господин фон Ленчен вернулся с очередной охоты с двумя ценными трофеями: головой цыганки и головой ее ребенка»[164].
Случались ли такие «охоты на цыган» когда-либо в действительности, однозначно доказать нельзя. В охотничьих историях, возможно, смешиваются два разных происшествия. Не исключено, что цыгане, странствовавшие по лесам, становились жертками охоты в большей или меньшей степени случайно. Однако в архивах предостаточно документов, свидетельствующих об охотах на цыган с гонкой преследования. Они длились по многу дней, и в процессе их все вновь и вновь ранили или убивали цыган. Если сельских жандармерий не хватало, власти организовывали в сельской местности, когда поступали сведения о нарушении цыганами границы, незаконном нахождении в чужих землях или доносы о проступках, такие операции по поимке с помощью местных, которые рекрутировались в окрестных деревнях[165].
Для просветителей, которые требовали профессионализации и рационализации уголовного преследования, практики такого рода представляли собой школу жестокости, которая будила опасные страсти и высвобождала гнусные поползновения. Самый крайний случай преследования цыган, беспричинное убийство женщин и детей из жестокости или для удовольствия, становится – подаваемый далее как охота на людей – ростком жертвенного дискурса, коренящегося в эмпатии, которую социальная изоляция сама по себе не смогла потушить.