«Да кто вы такие, откуда взялись?» – процитировал я из Высоцкого. В ответ услышал следующую циничную речь, которую не помню дословно, но общее содержание передать могу. Мол, он – новый учитель НВП, и он хотел бы познакомиться с моим отцом, а солдатам запрещено совать руки в карманы брюк, и для этих целей им их якобы зашивают, и он обещает это сделать мне. Уточнив, как дорого мне обойдётся его рукоделие и сообщив о том, что знакомить его с моим папой у меня нет ни малейшего желания, потому что у папы на работе своих таких же козлов достаточно, объяснив, что я на перемене, а не на его дебильном уроке, который никому не нужен, оставшись без обеда, я оборвал с ним диалог и удалился.

Я предположил, что проблемы с этим воином (видимо, интернационалистом) у меня возникнут, но не думал, что настолько серьёзные. Придя на первый урок НВП, понял, что мой оппонент готов к бою серьёзному и продолжительному. Он уже знал, как зовут и где работают мои отец и мама, сообщил, что будет воспитывать сначала отца через профком и тем самым опосредованно меня. Я же для себя уяснил, что он не просто чудак на букву «м», но и воплощение человеческого безумия.

В профком он, конечно же, написал, пытаясь затеять переписку Энгельса с Каутским, но папа, будучи в то время председателем профкома лётного отряда, последовал наставлению профессора Преображенского и отправил всё это хозяйство в печь. Дома он кратко провёл разъяснительную работу среди личного состава, где личным составом был, как вы догадались, я. Занятия проходили в устной форме и были бесшумными и лаконичными ввиду присутствия на кухне мамы, которая ко времени моего обучения в старших классах имела расшатанную нервную систему и её лабильность. Папа призывал в рекомендательной форме молчать, терпеть и соглашаться, противореча тому, что он заложил в меня генетически и показывал на практике.

Я был упёртый и любил, чтобы последнее слово оставалось за мной, как всякий спорящий.

Этого мой визави не мог знать и об этом мог только догадываться. Я планомерно его допекал. Это получалось ежедневно, изящно и убедительно.

Любимым упражнением Кузьмина было отдание чести старшему по званию. Мы отрабатывали его, имея головной убор на голове или нет, с поднесением руки к виску. Куражились, как могли. Однажды зимой, после команды: «Взвод, для отработки отдания чести стройся на улице в колонну по двое!» – я нахлобучил шапку, как в каком-то старом фильме – Ленин, с висячим ухом, другое было завёрнуто наверх. Твёрдой поступью подойдя к «генералу», я отдал честь левой рукой, поднеся её к выпущенному уху шапки. Кузьмин как-то обмяк: спорить с Ильичём, ему не было резона, видимо, по политическим убеждениям. Я видел, что он надломился, потухший взгляд молил о милости. Этим я удовлетворился, так как не был жестоким и злобным, а ответить обидчику прямо и жёстко у меня получалось. Вообще не люблю, когда пытаются подчинить себе, пользуясь не какими-то человеческими качествами и способностями, а положением. Что ещё не раз приходилось испытывать мне на своей шкуре.

С еврейским вопросом в школе столкнулся в начальных классах. Не помню, как впервые узнал о своём еврейском происхождении, но это обстоятельство ни в коей мере меня не смущало и не расстраивало. Я был евреем и этим гордился, почему – не знаю. Наверное, просто потому, что мои родители были евреями, а они казались мне хорошими людьми. В этом я не сомневался тогда, маленьким мальчиком, и не изменил своё мнение, будучи взрослым дядькой.

В школе постоянно возникали мелкие проблемы на эту тему с учениками и учителями. Я всегда реагировал на эти вещи, но не обидами, а действиями: дрался с пацанами, учителям просто хамил. О своих проблемах родителям не рассказывал, они узнавали о них тогда, когда вмешивалась в них моя руководительница образования – класснуха. Это были взбалмошные, неконтролируемые выступления, на всём протяжении которых и по окончании коих тема доклада так и не раскрывалась, была туманна и расплывчата. Непосвящённые в сюжет люди могли подумать, что это рассказ или политинформация о многонациональной вражде и мести, одобряемой линией партии и лично Леонидом Ильичом Брежневым. Учитывая, то обстоятельство, что на данных политзанятиях отсутствовали представители компартии, она не была репрессирована. Ссылка на Сахалин ей тоже не грозила вследствие того, что происходящие события были и без того на Сахалине.