– О боже! – возмущался я, – да в чем же мы виноваты! В том, что делаем всё, как умеем? То, что это нравится другим? Что же теперь, плохо делать?

– Этого никто не говорит. Делать плохо не надо. Просто надо вовремя уходить. И не разрастаться!

– Как это не разрастаться! Не рожать, что ли?

– Рожать! Я же тебя родила, дурака! Но рожать для себя, а не для других. Внутри рожать…

– Внутри чего?

– Внутри себя. Ты это пока не поймешь.

– А в Израиле тоже надо внутри себя рожать?

– В Израиле – нет. Там «во вне» надо рожать. Для государства, для общества… А здесь – только для себя!

– Чушь какая-то, честное слово!

– Ты вот слышал когда-нибудь такое: «еврей в России больше, чем еврей, потому что он еще и антисемит»?

– Ужас какой-то!

– Возможно. Приписывают это Игорю Губерману, автору «Гариков». Я не читала его всего, не знаю…, но смысл у фразы кошмарный! Вот уж точно, «страшнее зайца зверя нет»! До чего ж довести ситуацию, чтобы самого себя отрицать! Вот и приходится «внутрь рожать»… И Боря, мой братец, назвал своего сына Иваном по той же причине. «Еврей в России больше, чем еврей…».

Дядя Боря же всем говорил, что имя сына – знак благодарности еврейского народа братскому русскому. Как памятник почти эпического свойства. Нам же хитрюга дядя Боря рассказывал прямо противоположное. А именно, что Иван – исконно еврейское имя и пусть, мол, русские знают, что это так и никак иначе. Русские этого не хотели знать, зато были свято убеждены, что дядя Боря Штойтман хочет скрыть от общественности еврейскую национальность своего сына Ивана Штойтмана. И не только из-за имени и фамилии! Тому, что фамилия звучала совершенно не по-русски, никто уже даже значения не придавал. Там были такие уникальные обстоятельства, такая возмутительная анкета, что сейчас бы все это вместе взятое приравняли бы к терроризму! Никак не меньше! Новые времена – новые вызовы! Когда Иван подал документы на журналистский факультет московского университета, некий чин в приемной комиссии даже тогда растерялся. Оторопело принял документы и стал дознаваться, кто этот носатый, темноволосый, серокожий, субтильный юноша. Не «узбекский» ли немец! Из детей сталинских отселенцев! Оказалось, даже не немец, но было уже поздно. Иван успел поступить на факультет.

Получается, что мой дядя Боря обманул всех. Дело в том, что в паспорте у Ивана и у его отца Бори было нечто совершенно абсурдное в графе «национальность». Там было написано: «узбек». Во время войны дядя Боря был эвакуирован со своей сестрой, то есть моей мамой, и моей бабкой Ираидой Моисеевной Штойтман в Ташкент. Там ему, дяде Боре, и исполнилось шестнадцать. Местный милиционер-узбек, часто захаживавший к ним в дом и не спускавший с Бориной мамы, то есть с моей бабки, своих черных раскосых глаз, не то искренне пожалел Борю, не то думал сделать семье что-нибудь особенно приятное, так все устроил, что в паспорте у Бори Штойтмана неожиданно появилась национальность «узбек». Ни бабку, тогда еще молодую женщину, ни ее сына Борю об этом милиционер даже не спросил. Просто сделал сюрприз и всё!

Очень скоро милиционера арестовали за связь с английской, турецкой и персидской разведками. Ираиду Моисеевну по этому поводу вызвали на допрос. Участие безграмотного милиционера-азиата в мировом заговоре враждебных друг другу разведок вызвало у моей бабки искреннее изумление, обратным проявлением которого мог быть только восторг законченного идиота, который Ираида Моисеевна прочитала в ясных глазах следователя НКВД.

Следователь отправил бабку в камеру для того, чтобы унять ее эмоции, но утром следующего дня убедился в том, что к давешним ее сомнениям прибавились дополнительные, связанные уже с ее новым положением. Бабка была сурова и надменна. Следователь даже растерялся. Он вновь спросил, кто был инициатором «обузбечивания» Бори Штойтмана, и на бесстрашный ответ Ираиды Моисеевны: «Советская эвакуационная география напополам с дальновидностью опытного агента иностранных разведок», лишь пожал плечами. Он произвел несколько отчаянных попыток записать все это в протокол, но так запутался, что, в конце концов, сократил бабкин ответ до одного слова: «Никто». Потом с облегчением вздохнул и указал Ираиде Моисеевне на дверь.