В поэмах Гомера мы находим немало сведений о звездном небе, что свидетельствует о довольно богатых астрономических знаниях в ту эпоху. Другое дело, что эти эмпирические сведения, по существу, лишь констатируются в гомеровской картине космоса. Характерный пример приводит И. Д. Рожанский: описывалось, как Солнце, Лука и другие светила опускаются при заходе в воды Океана, восходя из них с другой стороны, но не ставился вопрос о характере их перемещений в этих водах; что касается тривиальной для нашего здравого смысла мысли, что они должны были ночью проходить под нижней частью земли, то, если бы она и пришла вдруг кому-нибудь в голову, незамедлительно стала бы очевидной и ее абсурдность: ведь в таком случае Аид и Тартар половину суток (да еще когда на земле ночь) озарялись бы светом!115. И все же, даже в столь далекой от рационального осмысления явлений космологии и космогонии Гомера там и здесь пробиваются ростки того мышления, которое, развившись и окрепнув, породит оригинальную, логически безукоризненную натурфилософию. Помимо упомянутой выше невольной демифологизации океана, обращает на себя внимание такой характерный для Гомера прием: объяснение мифологических образов производится путем сравнения с реально существующими явлениями и предметами, в чем Ф. Кессиди справедливо усматривает начало натурфилософии116. Даже те действия богов, от которых явно несет самодурством, подвергаются у Гомера своеобразному рациональному объяснению. Боги Гомера не абсолютно всесильны, «судьба то наравне с богами, то выше, то ниже», они постоянно озабочены смутами как в своем царстве, так и в земном, и не случайно богам часто приходится действовать бок о бок с людьми. В греческой мифологии люди значительно ближе к богам, чем в любой другой, а у Гомера к тому же, поскольку титаны вкусили тела бога, люди содержат в себе божественную, бессмертную искру. В участии людей вместе с богами в самых различных событиях явственны черты античного идеала социальной гармонии, в которой личность не противопоставлена обществу, но и не растворена в нем, в связи с чем активное участие даже одного человека могло порой оказаться решающим в общественно-политических всенародно обсуждаемых делах (как об этом свидетельствует, в частности, Фукидид)117.

Согласно Ф. Кессиди, характерной чертой гомеровского видения мира и его художественного стиля является динамичность. И. Д. Рожанский, напротив, делает упор на статичности гомеровской картины мира. Думается, однако, что эти полярные оценки не исключают, а дополняют друг друга, относясь к различным сторонам дела: гомеровская картина мира статична в том смысле, что мир – это как бы огромный незыблемый дом, но дом, где, отмечает сам И. Д. Рожанский, действуют и борются и боги, и люди, т. е. дом этот полон внутренней динамики. Такому видению мира, на наш взгляд, вполне соответствует и эпико-драматический характер повествования, присущий «Одиссее» и «Илиаде».

В еще большей степени миф как эпос предстает в творениях Гесиода (VIII в. до н. э.). Несмотря на архаичность и примитивность многих воззрений Гесиода, они представляют собой несомненный шаг вперед от вселенной Гомера, и в первую очередь потому, что в своих эпических поэмах «Труды и дни» и «Теогония» Гесиод рисует грандиозную картину процесса, который к тому же (хотя и в архаично- мифологической форме) рационально осмысливается. В творениях Гесиода достигает своего апофеоза одна из главных проблем мифологического мировоззрения, особенно характерная для стадии перезрелости мифа и его разложения – проблема генетизма. Его «Теогония» (родословие, или происхождение богов) является, по существу, космогонией, в которой «упорядоченный взгляд на вселенную достигался приведением ее элементов в генеалогическое родство между собой»