Проводы покойного наконец закончились, все ушли и Евгений смог уделить время новому знакомому.
– Признаюсь, я вам рад, как никому из пришедших проститься с усопшим. Строго говоря, ему уже без разницы, кто оказывает почтение, а кто нет. А мне вы оказали немалую поддержку своим присутствием. Единственное лицо в толпе, не вызывающее тоски и желания сбежать.
Владимир Ленский улыбнулся, радуясь подобному приему.
Оба молодых человека и не заметили, как за разговорами побежало время, и они с удобством разместились в гостиной дядюшкиного, а теперь онегинского поместья. Глафира подала им хорошо подогретого сбитня, курицу, залитую яйцами, и соус из моркови с луком.
Несмотря на связанную с похоронами суматоху, Евгений не забыл распорядиться о добротном ужине. При этом он отдавал себе отчет, что недремлющее око дяди если и следит за ним с небес, то вряд ли сумеет как-нибудь повлиять на ситуацию. Евгений больше не желал ограничивать себя в еде.
А теперь и компания отыскалась. Ленский оказался поэтом, и темы для обсуждения находились сами собой.
– Жуковский внес эту суровую моду на унылую элегию, – поделился Онегин последними новостями о течениях в лирической поэзии. – Однако не уверен, что она задержится. Слишком часто подвергается критике.
Восторженный Ленский, поэт и романтик, кивнул, соглашаясь.
– И оды снова войдут в моду!
Евгений был темноволосым, с бледной, словно фарфоровой кожей, вальяжным, слегка высокомерным взором и неторопливыми повадками. Владимир же обладал румяным и загорелым лицом под шапкой светлых кудрей, сияющими глазами, порывистыми и стремительными манерами. Сильно отличаясь внешне, они производили впечатление братьев или очень близких друзей, которых связывает так много, что они уже привыкли друг к другу, угадывали мысли и движения, по мимолетному взгляду понимали настроение и узнавали эмоции.
Владимир впервые без стеснения и страха осуждения читал свои стихи Евгению. Как будто и не помнил, что они вот только познакомились. Он хоть и считал себя поэтом, даже поэтом, имеющим опыт в литературе и поэзии, потому что недавно осмелился отправить в петербургский литературный журнал свои творения, но обычно испытывал робость при чтении своих виршей на публику. Но почему-то Евгения он воспринял как самого близкого и понимающего друга, а потому никакого страха или смущения перед ним не ощущал.
– Легкий слог, яркие образы, точная передача чувств, – похвалил Евгений. – Дама твоего сердца поистине счастливица, раз удостоилась подобного почитания.
– Ты угадал! – смутился Ленский. – Стихи посвящены моей невесте.
– Тут и гадать нечего, – рассмеялся Евгений. – Кто-то непременно должен воспламенить сердце поэта.
– Она муза, она нимфа, моя Оленька! – Ленский залился краской смущения. – Она самая прекрасная девушка на свете. Красивая, добрая, нежная. Маленький бесенок, покоривший мое сердце и душу. Девушка, любовь к которой вдохновляет меня на поэмы и на подвиги. Скоро мы объявим помолвку и назначим день венчания. Ее мать, Прасковья Ларина, хочет, чтобы мы непременно венчались в церкви Преображения Господня, а там идет реставрация. Впрочем, отец Димитрий обещал, что работы закончатся в самом ближайшем времени.
– Я почти завидую ей. – Евгений хлопнул друга по плечу. – Надо быть воистину особенным человеком и непревзойденной красавицей, чтобы увлечь поэта в пучину страсти. А ты хоть и юн, но рассуждаешь с необыкновенной жизненной мудростью.
Евгений вдруг осознал, что его действительно до глубины души тронули стихи Владимира, и чуть ли не впервые в жизни он желал успеха и славы юному дарованию. Более того, он искренне захотел помочь и поучаствовать в его творческой судьбе.