Опустив голову, я быстро прошел мимо, но репортер окликнул меня и бросился следом, стараясь ухватить за руку.

Я резко развернулся и уже был готов ему врезать. Оператор мгновенно выпрыгнул вперед и направил на меня свой объектив.

– Поняли, о чем я? – тут же вставил местный.

В этот раз мне удалось его разглядеть. Лет тридцать, черты лица мелкие, самые обычные, волосы светлые, густые. Том говорил, что это здешний барыга – я видел, как вечерами он ошивается в кампусе.

Очевидно, сейчас его слово дороже моего.

^>1 Совместное название Оксфорда и Кембриджа, старейших университетов Великобритании.

– Отойди, – тихо сказал я и поднял воротник. Мне дали пройти, хотя все мы знали, что завтра они вернутся.

Но нет. Очевидно, репортеры так всех достали, что наконец начали поступать жалобы от родителей. На следующий день Шеррингфорд официально закрыл кампус для посетителей.

Когда я спросил Холмс, рада ли она, в ответ увидел только вежливую улыбку.

– У моего брата договор со СМИ, – сказала она. – Меня они не трогали.

Настроение у всех было на нуле, так что, несмотря на траур, школа решила не отменять школьный бал. Зеленые и белые школьные флаги развевались возле часовни и библиотеки; на ужин столовая пообещала стейки и лосось. Каждый день девушки толпами отправлялись на почту и возвращались с посылками – в них были платья. Выбранные еще несколько месяцев назад, они летели к своим обладательницам из Нью-Йорка, Бостона, было даже одно платье из Парижа. Это я узнал от Кэссиди и Эштона с моих занятий по французскому: они всё про всех знали. Но не только девушки усиленно готовились к балу. Том пригласил Лену, и, похоже, родители прислали ему костюм из Чикаго. А иначе я не представляю, где он раздобыл свой бирюзовый пиджак и жилет.

Да, это была все та же трата времени и денег, но на этот раз я видел в ней смысл. Уж лучше шоу, чем трагедия.

Когда я поделился своими мыслями с Холмс, она рассмеялась, запрокинув голову, что для нее редкость:

– Для парня ты слишком все драматизируешь.

Мне было нечего ей возразить. У нее была возможность изучить меня, ведь каждую свободную минуту я проводил в лаборатории 442.

Мы здесь обедали, ужинали – а точнее, я, по своему обыкновению, жадно заглатывал еду, пока Шарлотта определяла, как прошел мой день. На завтрак ты ел хлопья «Капитан Кранч», говорила она, плюс ты попробовал новый крем для бритья, тебе он не понравился. Все это время она гоняла содержимое по тарелке, маскируя тот факт, что она ничего не ест. Я укорял ее, и она подцепляла один-два ломтика картошки фри, чтобы меня успокоить; минут через десять мне приходилось снова напоминать ей о еде. Как-то вечером я сказал, что моя любимая песня – «Heart-Shaped Box» «Нирваны», и буквально через час, взявшись за скрипку, она сыграла вступление из «Smells Like Teen Spirit». Мне кажется, Холмс даже не осознавала, что делает; поймав на себе мой взгляд, она аж подскочила и сразу переключилась на «Алеманду» Баха. (Я выучил названия всех произведений, которые она играет. Ей нравилось, что я спрашиваю, а мне нравилось слушать.)

Попытайся я объяснить, что между нами происходит, никто все равно не понял бы. Обычно я бросал какое-нибудь абсурдное утверждение, она виртуозно отбивала мою подачу, и заканчивалось это яростными спорами обо всем на свете: от жуков и рождественских спектаклей до цвета глаз доктора Ватсона. Мы спорили по поводу подозреваемых: она была уверена, что наш убийца связан с Шеррингфордом, хотя я не мог понять, почему в таком случае он не приступил к делу еще год назад. И что ему (или ей) было нужно от меня. Когда я нашел склад пустых склянок в футляре для скрипки, мы не на шутку повздорили из-за того, что она продолжает принимать окси.