Все это промелькнуло передо мной, когда я увидел скрипку Холмс цвета темного сахара, и я застыл, наблюдая, как она водит рукой по грифу, перед тем как начать. Смычок ярко выделялся на фоне ее черных волос; она закрыла глаза. Зазвучала знакомая и одновременно непривычная мелодия – народный мотив с яркими всплесками диссонанса. Я стоял всего в паре метров от нее, но она была так же безнадежно далека от меня, как Шерлок Холмс, играющий для короля ту же мелодию столетием раньше.

Не знаю, сколько времени прошло, но вот она остановилась, и я понял, что так и стою дурак дураком, вцепившись в дверную ручку.

– Ватсон, – сказала она, отведя скрипку в сторону. – Увидимся завтра.

Шарлотта отвернулась и продолжила играть.

На следующий день я снова не брал трубку, и тогда в моей комнате объявилась миссис Данхэм и вежливо предупредила, что, если ей придется выслушать по телефону еще одну истерику моей матери, она совершит публичный акт самосожжения. В общем, в тот четверг мне пришлось выдержать концерт от мамы и поток вопросов от моей сестры Шелби – «Что случилось? Ты в порядке? Тебя что, теперь домой отправят?» – и разговор этот тянулся бесконечно. Про приглашение на ужин к отцу я не стал им рассказывать; я сам еще не решил, ехать или нет.

С Томом мы всё уладили. Вернее, его природное добродушие взяло верх над подозрениями, и спустя день неловкого молчания он сам подошел ко мне, когда я работал за своим столом. Мне хотелось сохранить на бумаге все детали убийства Ли Добсона – точные часы и даты, названия ядов, все, что раскопала Холмс. Я подумывал написать об этом рассказ, и, когда Том заглянул мне через плечо, было вполне естественно испытать свою задумку на нем.

А заодно проверить версию, благодаря которой ни меня, ни Холмс не исключат из школы.

«Происшествие со змеей» – так в официальном заявлении от Шеррингфорда охарактеризовали «несчастный случай», произошедший с Ли Добсоном. Читать это было скорее странно, чем страшно. Таким образом администрация пыталась убедить родителей в безопасности кампуса, но студентов все равно увозили домой пачками. Особенно тихим и пустынным казался в эти два дня наш холл: ни очереди в душ, ни громкой музыки из комнат.

Очень скоро эту тишину нарушили репортеры.

Еще вечером их не было – а наутро во дворе стало не протолкнуться, повсюду вспышки камер и громкие голоса. Стоило выйти после занятий, как тебя поджидали их сочувственные похлопывания по плечу и нацеленные в лицо объективы. Большинство студентов игнорировали их. Но не все. Как-то раз во время обеда я видел, как та рыжеволосая девушка с французского тихо плакала на камеру. А потом сквозь слезы сообщила, что ее портфолио можно посмотреть у нее на странице. Наверное, я не вправе винить человека за такое наглое использование СМИ; в конце концов, они тоже ее использовали.

Потом этот же журналист принялся за меня.

Он ходил за мной по пятам на переменах и бормотал соболезнования, а затем выдавал вопросы вроде «Вы действительно считаете, что с Ли Добсоном произошел несчастный случай?» или «Правда ли, что вы держите у себя в комнате змею?». На оборудовании оператора был логотип Би-би-си. Но мне и так было понятно по аристократическому акценту и гордо поднятому подбородку – очередной урод из Оксбриджа 1. Его отправили через океан за компроматом на Холмсов; это было ясно по тому, как настойчиво он пытался перевести разговор на Шарлотту. Каким-то образом он раздобыл мое расписание и еще долго караулил меня между занятиями на пару с оператором.

В тот день я решил, что от меня наконец отстали. Когда я вышел через главный вход, эта парочка беседовала с местным на ступеньках научного корпуса. «Да, чувак, – донеслось до меня, – я тоже об этом слышал. Мои э-э-э… друганы говорили, что Шарлотта Холмс создала какую-то жуткую секту и Джейми Ватсон – что-то типа ее мелкой злобной шестерки…»