Потом они вновь, с пустым мешком, пошли к тетеньке. И бутылки вновь были тяжелыми, как камни. Но с ними возвращалась Любаша. И втроем нести мешок было легче.

– Какая гадина! – сказал Степка. – Вымойте полы за бутылки.

– Ничего, – вздохнула Любаша. – Я ей в каждую комнату по ведру воды вылила. Дня три полы сохнуть будут. Она, стерва, еще меня вспомнит…

Степка и Ванда посмотрели на Любашу.

Отбой не давали. Сизый рассвет неторопливо обживал щель. Около часа слышалась далекая канонада: немцы бомбили аэродром в Лазаревской.

Степка стал зябнуть и вылез из убежища. Запрыгал, чтобы согреться. Ванда показалась за спиной. Пожаловалась:

– Я скоро стану маленькой старухой.

– Зачем? – спросил он.

– Ты думаешь, старятся от возраста?

– Факт.

– Нет. Вот и нет! Старятся от переживаний.

– А ты не переживай.

– Чемодан, – сказала Ванда.

– Где чемодан?

– Ты рассуждаешь, как чемодан.

– Чемоданы не рассуждают.

– Ты рассуждаешь – значит, и чемоданы рассуждают.

Он погнался за ней. Мокрые ветки хлестали его по лицу, по рукам. Ванда смеялась. И воздух был очень свежим и очень чистым. Худые лопатки Ванды двигались под платьем. И он не догнал ее: она сама остановилась. Он схватил ее за плечи. И впервые ощутил, как приятно (даже защемило сердце!) пахнет она вся.

Светало. Но солнце еще не пришло. И трудно было различить, где кончается небо и начинается море.

Мать крикнула из щели:

– Степан!

Но тут опять загудели паровозы. Только не так тревожно, как прежде. Отбой!..

Позавтракав, Степка вышел во двор и, осмотревшись, нет ли чего подозрительного, шмыгнул в подвал.

Низкая притолока оставила на его чубе кусок паутины. Степка пригнулся сильнее, запустил пальцы в волосы и с отвращением пытался нащупать паутину. Он терпеть не мог пауков и только делал вид, что не боится их.

Ящик, прикрытый рваным мешком, стоял в углу. И мешок лежал чуть наискосок, точно так, как его когда-то набросил Степка.

Он зажег спичку, заглянул на дно ящика. Все его «сокровища» лежали на месте. Степка вынул из-за пазухи гранату, которую выторговал у шофера Жоры, и положил в ящик.

Ванда увидела Степку, когда он вылезал из подвала.

– Что там делал? – поинтересовалась она.

– Искал напильник, – ответил он первое, что пришло в голову.

– Только испачкался…

А Ванда была чистенькая, в полосатом лилово-сиреневом платьице с белым воротничком и неизменным бантом – сегодня розового цвета. Она вертела в руках ключ.

– Угадай, что за ключ?

Степка был недоволен тем, что Ванда уже дважды замечала, как он наведывался в подвал, поэтому раздраженно ответил:

– От уборной.

– Хам! – вспыхнула Ванда.

– Пани… – усмехнулся он.

Она понурила голову, отошла, села на скамью.

Степан повертелся возле подвала, выглянул за калитку. На улице никого не было. Ему стало жаль Ванду, и он подошел к ней, сказал:

– Извини…

Ванда укоризненно посмотрела на Степана. Тихо призналась:

– Я так расстроилась.

– Невыдержанный я, – пояснил он. – Другой раз скажу, а уж потом подумаю.

– Так же нельзя, – перепугалась Ванда.

– Сам понимаю, нельзя. Только вот что-то не срабатывает во мне. А вдруг Люба права – я псих?

– Ерунда. Ты только не торопись, когда говоришь. Зачем тарахтишь как пулемет? Я раньше у тебя каждое третье слово не понимала.

– И сейчас не понимаешь?

– Привыкла.

– Значит, правда, когда привыкают к человеку, то не замечают его недостатков?

– Конечно.

Было часов десять утра. Небо немного хмурилось. И солнце состязалось с облаками, опережало их, и тогда четкие тени ложились на землю. Но чаще облака обгоняли солнце, и становилось пасмурно, будто перед дождем.

– Этот ключ оставила тетя Ляля, – сказала Ванда. – Она разрешила мне приходить в дом, играть на пианино.